Ахман удалился к своим людям, и Инэвера призвала сестренок. Они сняли с нее белые шелка, и она шагнула в горячую ванну, где ждали Эвералия и Таладжа, готовые оттереть ее кожу и сделать массаж с благовонными маслами.
– Принеси мои красные шелка для постельных плясок, – велела она Кеве, и та бросилась исполнять.
– Умно, – улыбнулась Белина. – Ты наденешь их под белое, чтобы быстрее отметить возвышение нашего мужа.
Инэвера запрокинула голову и расхохоталась:
– О, сестренка! Я больше никогда не оденусь в белое.
Инэвера возлежала на подушках подле Трона черепов Шарик Хора. Теперь их дворцом сделался сам храм костей павших героев, и в нем жила древняя магия. Не такая наглядная, как та, что заключалась в демоновых костях, но не менее мощная. Чтобы украсить это место, миллионы мужчин гордо приняли смерть, и их духи соединились с камнями.
Незримое присутствие предков распаляло ее, и она лежала на ложе из шелковых подушек в просвечивающих шелках. Шаровары с продольными разрезами были перехвачены на лодыжках золоченой тесьмой и при движении демонстрировали обнаженную плоть. Лиф представлял собой длинную полосу шелка, которая едва прикрывала груди. Он завязывался между лопатками простым узлом; концы завязок свободно сбегали по рукам и крепились к золотым браслетам. Волосы намаслены и тоже стянуты золоченой тесьмой.
Но и в этом скрывалась сила. Ахман терпеть не мог, когда жена появлялась в таком виде, но еще больше не любил, когда ему напоминали прилюдно, что даже власть шар’дама ка не безгранична. Поэтому он притворялся, будто решил сам так одеть жену.
Это важный урок, и она, если не ошиблась в предположении, преподаст его снова. Перед ними стояли Кадживах, Ашан, Аймисандра, Хошвах и Ханья, а также племянницы Ахмана Ашия, Шанвах и Сиквах.
– Святой Избавитель, Ханну Паш призвал моего сына Асукаджи одеться в белое, – говорил Ашан, – но моя дочь Ашия, твоя кровь, получила от дама’тинг черное. Это оскорбление.
– Ты должен холить и лелеять дочерей, Ашан, – ответил Ахман. – Если они входят во дворец дама’тинг, ты, может статься, их больше не увидишь. Нет никакого бесчестия в том, чтобы быть даль’тинг. – Он указал на Кадживах.
Ашан глубоко поклонился женщине:
– Святая мать, я не хотел проявить неуважение.
Кадживах отвесила ответный поклон:
– Я не сочла твои слова неуважением, Дамаджи. – Она повернулась к сыну, и, хотя тот сидел семью ступенями выше, со стороны показалось, будто мать взглянула свысока.
– В даль’тинг нет ничего позорного, сын мой, зато есть бремя. Бремя, которое я и твои сестры несли годами. Примешь ли ты закон в защиту мужа, что бьет дитя, в жилах которого течет твоя кровь?
Ахман поворотился к Инэвере, но она опередила его, не дав открыть рот.
– Кости не призывали их. – Ее слова прозвучали тихо, слышно ему одному, благодаря тому что она сидела подле него на возвышении. – Ты сделаешь шарумом калеку?
Ахман насупился, но тоже ответил негромко:
– Хочешь сказать, мои племянницы не лучше калек?
Инэвера помотала головой:
– Я говорю, что они предназначены для другого. Для величия, возлюбленный, не обязательно принимать сан. Ты знаешь по себе. Если хочешь, я заберу девочек во дворец дама’тинг и обучу их так же, как обучали в Шарик Хора тебя.
Ахман секунду смотрел на нее, после чего кивнул и повернулся к остальным:
– Девочек заберут во дворец дама’тинг в качестве даль’тинг и там обучат. Они станут кай’тинг, когда выйдут замуж, наденут к черным платками и одеждам белые покрывала, их с этого дня будут носить и мои сестры с матерью. Любой мужчина, который ударит не только дама’тинг, но и кай’тинг, лишится либо провинившейся конечности, либо жизни.
– Избавитель… – начал Ашан.
Ахман оборвал его легким взмахом Копья:
– Ашан, я сказал свое слово.
Униженный Дамаджи отступил, и Инэвера встала. Ударила в ладоши и потерла руки, взирая на трех девочек – еще таких молодых и покладистых. Правду сказать, она понятия не имела, что с ними делать, но такое случалось.
«Сажай семена, какие имеешь, – сказано в Эведжах’тинг, – ибо они могут принести неожиданные плоды».
Инэвера вывела девочек из большой палаты через личный выход. На пороге уже ждали Кева с Энкидо, которые благодаря отменной акустике слышали каждое слово.
– Девочек нужно по четыре часа в день учить грамоте, пению и постельным пляскам, – сказала Инэвера Кеве. – На остальные двадцать они поступят в распоряжение Энкидо.
Ашия ахнула, Шанвах вцепилась в нее. Сиквах заплакала.
Инэвера не обратила на них внимания, обратилась к евнуху:
– Сделай из них что-нибудь толковое.
Глава 18
Напряженная встреча
Лето 333 П. В.
11 зорь до новолуния
Едва показалась знакомая окраина Лощины, желудок Лиши успокоился. Хорошо быть дома. Селения беженцев, каждое на своей великой метке, сливались воедино с невероятной скоростью.
Но вот раздался окрик, и караван резко остановился. Лиша высунулась из окна и увидела на границе центральной великой метки отряд «деревянных солдат». Пятьдесят всадников на боевых конях перекрыли дорогу. Их лакированные деревянные доспехи сверкали на солнце. Шорох в кустах на обочине выдал лучников, одетых легче – в кожу; каждый натянул тетиву и держал еще две стрелы наготове.
Позади солдат стояли сотни лесорубов, кое-кто с копьями, остальные – с орудиями своего изначального труда. Некоторых Лиша узнала. Большинство – нет.
– Что это значит? – крикнул Каваль.
И Лиша поняла, что кретин потянулся за копьем. Она распахнула настежь дверцу кареты, бросилась бежать со всех ног и в итоге растянулась во весь рост. В страхе на миг схватилась за живот, но стиснула зубы и оттолкнулась от земли.
– Госпожа Лиша! – вскричала Уонда и спрыгнула с лошади. Лиша встала прежде, чем подбежала девушка, и отмахнулась. Как она и ожидала, все красийцы взялись за копья, тогда как лучники казались готовыми сбить их наземь, а уж потом расспросить.
– Уберите копья! – завопила она.
Ее крик не усиливала магия хора, но Лише достался от матери еще один дар – громовой голос. Все взоры обратились к ней. Никто и не подумал разоружиться.
– Кто ты такая, чтобы командовать солдатами графа Тамоса? – осведомился верховой.
Он восседал на ладном скакуне, в отличие от других, которые довольствовались откормленными энджирскими рысаками, а его плащ крепился золотой цепью. Шлем украшала капитанская кисточка.
