Колин с отцом начали поход от одной двери к другой.
– Мне нужен адвокат для жены! – с порога выпаливал отец Колина.
Клерки с хмурым видом смотрели на их покрытые пылью и потом лица.
– Если вы ищете барристера, то сначала нужно обратиться к солиситору.
– Какому еще солиситору? Мне нужен адвокат!
– Сначала идите к солиситору. Он выберет для вас барристера, потому что только они могут обращаться к суду.
– Что за безумие! Моей жене нужна помощь. Где мне найти солиситора?
Наконец один из клерков с видимой неохотой указал им нужное направление.
Колин с отцом помчались к очередному кабинету. Там на высоких табуретах, низко склонясь над потемневшими от времени столами, сидели другие служащие и беспрерывно что-то писали, то и дело макая перья в чернильницы.
Один из клерков недовольно взглянул на потрепанную одежду визитеров и спросил, что им угодно.
– Мне нужен солиситор!
– Он уже отправился домой, – ответил клерк, даже не скрывая того, что говорит неправду.
Солиситор в следующем кабинете был очень занят. Обитатель третьего кабинета собирался уходить и велел им прийти на следующее утро.
– Но завтра в тюрьму пускают посетителей. Я должен быть там, чтобы увидеться с женой.
– Возвращайтесь завтра и принесите три фунта, тогда я подумаю, что можно для вас сделать.
– Три фунта? У меня нет таких денег.
– В таком случае можете вовсе не приходить.
Отчаяние сменилось безразличием и усталостью. Они съели хлеб, который Колин прихватил с собой, и запили водой из ближайшей колонки. Тени сделались заметно длиннее.
– Эмма уже большая девочка, – сказал отец, стараясь убедить самого себя. – Она сможет позаботиться о Рут до завтрашнего утра. У них еще есть хлеб и картофель. И те монеты, что я им оставил.
Отец Колина был крепким широкоплечим мужчиной с волевым лицом. Спасаясь от нищеты, он вывез семью из Ирландии, и Колин даже не сомневался, что отец сумеет защитить их от любых трудностей, которые подстерегают на жизненном пути. Но сейчас он вдруг заметил, что грудь отца ввалилась, плечи ссутулились, а лицо осунулось.
Они заночевали прямо на улице, а утром снова напились из колонки и постарались отмыть от грязи руки и лица. Пригладив ладонями мокрые волосы, они поспешили в Ньюгейтскую тюрьму, где сотни людей уже дожидались приемных часов перед зловещими железными воротами.
– Старина Гарри и так простужен, а теперь его посадили в холодную камеру, – говорила одна женщина другой. – Не знаю, выдержит ли он, если его упекут надолго.
– Когда судебное слушание?
– Мне никто не сказал.
Ворота открылись, и толпа хлынула внутрь.
– Как мне увидеться с женой? – спросил отец Колина у охранника.
– Ступайте туда.
Понадобилось больше часа, чтобы сотни людей переговорили с одним-единственным служащим, который отдавал указания охранникам, кого из заключенных вызвать.
– Кэтлин О’Брайен. Так, кража в магазине. Дело плохо.
Когда привели мать Колина, охранник объявил, что до конца приемного времени осталось всего полчаса. Темную комнату с сырыми каменными стенами заполнял гул множества торопливых разговоров. Посетителей от заключенных отделяла ограда, не позволявшая прикоснуться друг к другу.
Мать была очень бледна.
– Я ничего не крала. Барбридж посмотрел на мое вязанье, сказал, кофты ему не нужны, и сунул их обратно в корзину. А когда я выходила, вдруг закричал, что я украла у него сорочку. Констебль обыскал корзину и нашел сорочку под кофтами. Понятия не имею, как она могла там оказаться!
– Я выясню, – пообещал отец. – Клянусь, я вытащу тебя отсюда.
– В камере так холодно. Меня держат вместе с четырьмя другими женщинами, три из них больны. Я стараюсь забиться в уголок подальше от них.
– Охранники вас кормят?
– Похлебка и черствый хлеб. А как там Эмма и Рут?
– Они…
– Приемное время закончилось! – объявил охранник.
Глава 7
Ужин во дворце
Продолжение дневника Эмили Де Квинси
Самым незабываемым из всех наших приключений стал ужин с королевой Викторией и принцем Альбертом.
Отец предпочел бы пойти в дом судьи и осмотреть трупы, но я настаивала на том, что в последний раз мы ели двенадцать часов назад. Без расположения и гостеприимства лорда Палмерстона приходилось полагаться на везение в поисках хлеба насущного, а королевское приглашение было поистине огромной удачей. Оно обещало роскошную трапезу, которая к тому же ничего бы нам не стоила.
В конце концов все решило мое непреклонное: «Я голодна».
Пока полицейский фургон вез нас к Букингемскому дворцу, отец скорбно вглядывался в падающий снег и поглаживал бутылочку с лауданумом, точно та была амулетом. Но печаль в его глазах говорила, что волшебный талисман давно утратил силу.
– Сержант Беккер упомянул, что на судье были коньки, – отрешенно произнес отец.
– Да, и это внушает еще больший ужас, – ответила я. – Его застигли врасплох, в ту минуту, когда он веселился, словно ребенок.
Отец отвернулся от окна и уставился на флакон, будто череп и скрещенные кости на этикетке были иероглифами, расшифровав которые можно узнать тайны Вселенной.
– Судью не застигли врасплох. Не случайно его жену убили в то же самое время. Эти события связаны друг с другом.
Убийца проник в дом судьи тем же образом, что и к лорду Косгроуву. Затем он впустил своих подручных, ибо здесь явно не обошлось без помощи той самой «Молодой Англии», чье название написано на бумаге, найденной на теле жертвы.
Отец продолжал сосредоточенно смотреть на лауданум и, казалось, просто повторял слова, которые нашептывал голос, слышимый лишь ему одному. Он словно находился не рядом со мной, а на зыбкой границе между миром живых и миром мертвых.
– Быть может, сэра Хокинса вынудили поехать в парк, угрожая смертью его супруге. Она, конечно, все равно была обречена, но судья ухватился за отчаянную надежду. Он делал вид, что увлечен катанием на коньках, хотя и понимал всю тщетность своих усилий. Вокруг веселились люди, а его ужас только возрастал с каждой минутой, однако, тревожась за благополучие жены, сэр Хокинс не решался позвать на помощь. – Отец помолчал, потом мрачно кивнул, будто соглашаясь с голосом у себя в голове. – В подходящий момент его заставили упасть на лед. Преступник склонился над ним с видом доброго участия и перерезал горло. А в карман подбросил записку. И помимо того, оставил негласное послание всему городу: «Ни в людном парке, ни в церкви – вы нигде больше не будете в безопасности».
