– Каким еще искусством? Что вы хотите сказать?
– Все было проделано грубо и неуклюже. Без малейшего изящества.
– Не смейте так говорить о моем горе! Лауданум совсем лишил вас разума?
– Смерть родителей вашей жены обставлена так, что ее можно связать с другими убийствами и угрозами в адрес королевы. Но убийство самой Кэтрин выглядит абсолютно неподготовленным, словно преступник не ожидал ее там встретить. Кстати, полковник, пока вы лежали без сознания, я закатал вам рукав на правой руке.
– Что вы сделали?
– Там нет следов раны, о которой вы говорили на ужине у королевы.
– У меня растяжение связок. Это герцог назвал его раной, а я не стал поправлять.
– Однако у вас есть след от другой раны, – не отступал Де Квинси. – Старый глубокий шрам на правой голени, словно в детстве вы чем-то проткнули ногу. Заостренной пикой ограды, например.
– Я поранился, когда помогал отцу строить железную дорогу.
– Под наркозом вы все время повторяли имя жены.
– Вы же знаете, какое у меня горе. Разумеется, я повторял ее имя.
– Но голос был другой.
– В бреду голос всегда меняется. Будьте добры, оставьте меня одного, чтобы я мог оплакать смерть жены и ребенка.
– Вы говорили с ирландским акцентом.
Мужчины посмотрели друг другу в глаза.
Де Квинси внезапно осознал, насколько невелики размеры комнаты, как близко он стоит к Траску. Полковнику хватило бы одного мгновения, чтобы дотянуться до него и убить одним ударом.
Но вместо того, чтобы попятиться, Де Квинси шагнул вперед. Лучше такая смерть, чем медленная гибель от опиума.
– Вы тот самый мальчик, который пятнадцать лет назад бежал за коляской королевы, умоляя помочь своему отцу, матери и сестрам.
– Мой отец – Джеремайя Траск, и он, конечно же, не ирландец. Спросите вот у этого человека. – Траск указал на швейцара, вернувшегося в кабинет с горячей водой и заглянувшего к ним. – Он трудился рядом со мной, когда я помогал отцу строить железную дорогу.
– Чистая правда, – подтвердил швейцар. – Мистер Траск-старший – точно не ирландец.
– С какой стати я должен был просить королеву помочь отцу? – недоуменно произнес Траск. – Когда, говорите, это было – пятнадцать лет назад?
– В год первого покушения на ее величество.
– В сороковом отец уже основал свою железнодорожную империю. Мне не было нужды просить королеву о помощи. А сейчас я должен освободить кровать для инспектора Райана. Поскольку вы не согласились выйти… – Он поднялся, отбросил одеяло и принялся застегивать нательную рубашку. – Мне придется наплевать на приличия, как мы с товарищами вынуждены были поступать во время войны. Когда я закончу одеваться, инспектора можно уложить на мою кровать. – Он подошел к платяному шкафу и достал оттуда сорочку.
Де Квинси наконец покинул комнату.
Когда полковник закрыл за ним дверь, Де Квинси посмотрел на Эмили, вытирающую кровь с раны Райана, а затем подошел к швейцару:
– У вас есть ключ от двери в спальню?
– Есть. Вот здесь, на связке.
– Заприте ее.
– Запереть?
– А мы тем временем позовем констеблей.
– Вы хотите арестовать полковника? – изумленно спросил швейцар.
– Я не могу доказать, что он и есть тот ирландский мальчик, который пятнадцать лет назад просил помощи у королевы. Но по крайней мере, я помешаю ему сейчас убить ее величество.
– Вы сами не понимаете, что говорите, – проворчал швейцар.
– Лорд Палмерстон частенько придерживался такого же мнения. Прошу вас, заприте дверь.
– Полковник Траск – мой друг и работодатель. Я не могу так поступить.
Из-за двери послышался тихий скрежет. Они одновременно оглянулись. Ошибиться было невозможно: кто-то осторожно задвинул засов.
Де Квинси подбежал к двери:
– Полковник Траск, с вами все в порядке?
Ответа не последовало.
Де Квинси постучал в дверь:
– Полковник Траск!
– Взломайте дверь! – распорядился Райан, пытаясь сесть.
– Шон, лежите смирно! – запротестовала Эмили.
Беккер подошел к двери и навалился на нее плечом. Однако крепкая дубовая створка лишь чуть прогнулась.
– Давайте оставим его в покое, раз он так хочет, – предложил Беккер. – Он же никуда оттуда не денется.
– Возможно, он попытается покончить с собой, – объяснил Де Квинси.
– С какой стати полковник должен покончить с собой? – возмутился швейцар.
– Я слышал ваши обвинения, – вмешался Уильям Рассел. – С журналистской точки зрения они основаны на простом совпадении.
– Мистер Рассел, вам приходилось видеть картины, на которых появляется одно изображение, если взглянуть на них слева, и совсем другое – если посмотреть справа?
– На выставке в Хрустальном дворце. Когда я стоял с одной стороны от картины, там была улыбающаяся женщина, а когда встал с другой, на картине появился хмурый мужчина.
– Кто из них был настоящим? – спросил Де Квинси.
– Оба. В зависимости от того, откуда смотреть.
– Иммануил Кант одобрил бы ваше заключение. А теперь прошу вас вернуться к событиям Крымской войны, о которых вы мне так любезно рассказали. Армейское командование выяснило, что вы тайно посылаете в «Таймс» репортажи о войне. Офицерам запретили разговаривать с вами, а кораблям – принимать от вас корреспонденцию для отправки на турецкий берег, откуда она могла попасть по телеграфу в Англию.
– Так все и было, – согласился Рассел.
– Полковник Траск предложил переправлять ваши репортажи на своем личном судне, которое – и это произвело на вас особенно благоприятное впечатление – привозило обратно продукты, одежду и палатки для наших солдат.
– Он проявил удивительную щедрость.
– Затем он обеспечил вас удобным и безопасным местом, откуда вы наблюдали за ходом сражений, где он показал себя героем.
– К чему вы клоните?
– Я пока не знаю, как тот ирландский мальчик превратился через пятнадцать лет в человека, находящегося сейчас за дверью. Но я понимаю, как ему удалось войти в близкое окружение королевы. По прибытии в Крым лже-Траск сразу же разыскал вас. Он превратил вас в своего союзника. Позаботился, чтобы вы стали свидетелем его подвигов, включая спасение кузена королевы. Без вас ни единая душа в Англии не узнала бы о его храбрости. Без ваших репортажей его никогда не посвятили бы в рыцари и не пригласили на прием к королеве. Без той информации, которую он вам предоставил, британское правительство не подало бы в отставку.
