– Ты-то сам откуда вернулся? – спросил меня главный повар, глядя, как я расправляюсь с мясным пирогом.
– Из родных краев, Максимыч, можно сказать, – в Великий Новгород плавали.
– Что-то больно быстро вернулись? – с нарочитым сомнением поскреб губу кок.
– Так ведь шли большим зигзагом – по струне прямо к базе нас и доставило.
Он кивнул:
– А какой груз?
– Да какой может быть оттуда груз? – пожал я плечами. – Как обычно из тех мест – мед, воск, меха, икра осетровая – пятьдесят бочек, высший сорт. Рабов еще полторы сотни, так и то не купленные, а в плен захваченные. Хотели посмотреть, что у нас в трюмах.
– Викинги?
– Угу, – кивнул я, – кому ж еще там быть?
Обсуждение этой темы особого удовольствия мне не доставляло, хотя пора бы уже привыкнуть.
– Ты бочку медку не подкинешь? Я бы медовухи сварил. Блины опять же с медом – объедение!
– Сделаем, – заверил я. – У нас как раз один бочонок расселся, верхний обруч лопнул. Много вытекло, конечно, но литров пятьдесят осталось.
Заморив червячка, я покинул камбуз, решив по пути домой слегка прогуляться, наслаждаясь твердой землей под ногами.
Я забрел в контору эконома осведомиться насчет Иветты.
Как выяснилось, перед Египтом они ходили в мир вроде моего, но там сейчас конец девятнадцатого века.
Оттуда было привезено сто тонн стального лома с крупповских заводов, десять тысяч топоров с клеймом «Барановъ и К», тысяча сабель, две тысячи мечей, оформленных как «длинные мачете для рубки тропической растительности» – именно под таким названием их заказали в Петербурге. Последняя формулировка была изобретена самим экономом, и ее остроумием он весьма гордился.
Доставили также почти семьдесят тонн высококачественного и экологически чистого шоколада, который уже отправился в мои родные девяностые в обмен на всякую бытовую технику.
Что до прочего, то оно, конечно, уйдет куда-нибудь, где хорошая сталь ценится на вес золота и где никто никогда не сможет прочесть загадочные знаки на клейме.
По дороге я миновал несколько крытых жестью длинных ангаров, соединенных между собой бревенчатыми галерейками, – мастерские, цеха, кладовые, забитые всякой всячиной. Это была вотчина Сато Симоды, третьего вице-командора, а проще – завхоза базы, уроженца Японских островов, отличающегося от знакомых мне по прошлой жизни японцев так же, как кок моего экипажа Хильперик Вульфрад из Франкского королевства отличался от современных мне немцев. Сквозь открытую дверь радиомастерской мне были видны стеллажи, забитые всяческой аппаратурой, среди которой попадались самые диковинные экземпляры, и две молоденькие девушки в обществе дряхлого осциллографа, колдовавшие с паяльниками в руках над выпотрошенным радаром.
Тут же, за двустворчатой дверью с серебряной табличкой, изображавшей абак, располагался наш вычислительный центр с десятком разнокалиберных ЭВМ. В свое время мне довелось провести тут немало времени, делая для колдунов расчеты, непонятно к чему относящиеся и, возможно, даже закодированные. Было довольно странно видеть новенькую отечественную ЕС рядом с древним, непонятно как еще работающим «Армстрадом» или «айбиэмкой».
Надо сказать, что к разнообразной машинерии колдуны относятся со снисходительным презрением. Видимо, все человеческие достижения в этой области представляются им стараниями жалких калек смастерить себе костыли поудобнее. Впрочем, к тем, кто машин не изобретает, отношение у них не лучше, а пожалуй, что и хуже. Должно быть, они кажутся им калеками, которые даже не могут додуматься до качественных костылей.
Но есть одно исключение – они с большим пиететом относятся ко всяким электронным штучкам. Никогда не забуду, как один старый маг (а если маг выглядит таким, то это действительно древний старец), на воротнике которого болтался знак одного из высших посвящений, долго глядел, как я работаю на простенькой «Искре», а потом с несколько боязливым удивлением пробормотал: «Если бы вы только могли понять, какую великую вещь изобрели!»
Заглянул в гараж, где на данный момент находилась почти сотня машин всевозможных марок, почти все – грузовые.
Иногда, если струна проходит рядом с большим городом, мы просто делаем промежуточную остановку в ближайшем безлюдном мире, с комфортом доезжаем до портала по суше и уже через него попадаем куда нам надо.
Существуют базы, почти целиком занятые сухопутной торговлей, но в целом Хэолика мало занимается ею. Все-таки наши хозяева всю жизнь были морским народом. Но и мне приходилось не раз водить торговые караваны из верблюдов и машин.
Потом я поднялся на невысокий песчаный холм, поросший сосенками, искривленными ветром. Отсюда открывался знатный вид – прибрежные скалы, песчаные дюны, поросшие кривыми сосенками, темные леса на взгорьях вдали. За холмами располагались наши огороды. Внизу лежал залив, окаймленный порослью островерхих седых елей, спускавшихся по склонам к самой воде, домики, разбросанные по серой полосе берега, кайма темных лесов на другом берегу бухты…
Весь наш поселок был виден как на ладони. Домики семейных обитателей и начальства. Перед домом Мидары – клумба, украшенная складывающимися в прихотливые узоры розовыми фиалками и голубыми маками: это Тая постаралась. У крыльца жилища Дмитрия, словно часовые, стоят два вырезанных из черного дерева идола, вывезенных им из какого-то плавания. Утверждает, что они – почти точная копия его богов с родных Гаваев.
Дальше к северу – бараки для простых матросов: больше года я прожил в одном из них. Врытые в землю пакгаузы под железными крышами. Резиденция командора базы с высокой изящной башенкой и апартаментами для почетных гостей с острова. Увеселительные заведения – четыре кабака и еще одно, без которого не обходится ни один порт. Стоявшие на отшибе молитвенные дома – двенадцать, по числу имеющихся конфессий, и еще один, который по очереди предоставлялся представителям всяких мелких религий. Плац, на котором в торжественные дни – когда с Хэолики являлась очередная высокая комиссия – устраивали смотры.
Огражденная частоколом с колючей проволокой тюрьма – не для нас, упаси боже, для живого товара (как раз сегодня там появились новые постояльцы).
Возле продсклада полтора десятка человек копали глубокую яму. Рядом высился холм уже вырытого песчаного грунта, у подножия которого лежали в штабеле бревна, приготовленные для будущего сруба. Яма предназначалась для ледника, закладываемого вместо старого, затопленного весенними дождями.
Кладбище – не такое уж и большое, если учесть трехсотлетний срок существования нашей базы. Большинство из тех, кто расстается с жизнью, гибнет очень далеко отсюда, а чаще – пропадает бесследно.
Вздохнув, я спустился по осыпающейся тропке и двинулся домой.
Вот и мой дом. Обычный бревенчатый сруб на фундаменте из желтого плитняка, половина крыши крыта тесом, половина – листами пластика.
