Все сходили с ума, если объявлялся брат Джон, особенно – я сама. Его присутствие делало любое событие особенным. О мой бог, здесь кузен Джон, собственной персоной!
Я искренне любила его и знала, что он любит меня, но это ни о чем не говорило. Воспоминания о том, как он стыдил меня в детстве, по-прежнему причиняли боль. Жгло то, как мало он сумел помочь и с папой, и с мамой. Однако я не знаю, каков он изнутри: что чувствовал и какую цену уплатил за то, чтобы пережить наше странное детство.
Годы назад у Дага Хаммаршёльда я наткнулась на строчку: «Прощение – ответ на детскую мечту о чуде, с помощью которого разбитое снова становится целым, запачканное вновь делается чистым». Я поняла, что с нами этого не случится: родители наши мертвы, а Джон – это просто Джон.
Прощение – ответ на детскую мечту о чуде, с помощью которого разбитое снова становится целым, запачканное вновь делается чистым.
Первый признак того, что в скорлупе появилась трещина, наметился, когда он пришел в одну фундаменталистскую церковь с тысячей прихожан и рок-группой. Прежде вера его совершенно не интересовала, но уже час спустя он стал одним из столпов этой церкви, учителем Библии и вождем молодежи. Наши церкви были разными по стилю и политике: он был строгим евангелистом, но теперь, когда он приезжал в гости, мы могли всю ночь разговаривать об Иисусе, о таинствах веры, о движении благодати и об искуплении – вопреки всему. Потом он уезжал домой, и шли месяцы до следующего разговора.
Джон по-прежнему обладал такой красивой непробиваемой оболочкой, что когда бог, наконец, добрался до его переломного момента, Ему пришлось приложить руку: у Джона открылся жестокий ревматоидный артрит, который надолго укладывал его в постель в периоды обострений. Брат урезал свою трудовую жизнь наполовину, нуждался в трости при ходьбе, затем – в коляске. У него начала уплотняться и местами отмирать печень. Езда «по ровненькой дорожке» кончилась.
Джон понимал: надо что-то делать. Потянулся к Богу – и понял, что Он, со своим абсурдистским юмором, подарил ему нас: меня и брата.
Мы приняли его, не задумываясь. Просто мы его любили. Вот и вся история – любовь. Он был старшеньким. Джон начал приезжать и гостить в моем доме по выходным вместе с собаками: когда они с женой расстались, он взял двух из трех маленьких собачек. Одна – элегантная маленькая старушка по кличке Элли, чудесная, но властная, царственная и страдающая недержанием; другой, по кличке Бакстер – невротик, которому приходится носить специальное собачье пальто, помогающее справляться с тревожностью, в котором он похож на пациента в смирительной рубашке. Полагаю, у него тоже имеются проблемки с недержанием, хотя отдувается за обоих Элли. Так что при каждом приезде Джона у меня в доме были четыре собаки, один кот, который пугался незнакомых маленьких писающихся собак, один взрослый сын и один маленький внук. Стиво с женой и дочерью часто приезжали на ужин, и, к великому счастью, это не было похоже на уик-энд в старом доме. Это было новое созвездие Ламоттов.
Наш общий коллективный стаж трезвости составляет 84 года. Неплохо!
Джон обрел убежище среди людей, которых всю жизнь обижал и игнорировал. Я все еще точила на брата маленькие клычки и опасалась, что он снова нас бросит, но мы постепенно взрослели. Благодать и усталость от самой себя позволили его простить. Я не хотела больше вести счет. Я всегда выигрывала, но получала «призы для отстающих». Энни, 17, Джон, 11 – вот ваша дорожная кружка, мисс. Если бы не освободилась, впереди не ждало бы ничего, кроме очередного дерьма и дыр, но поскольку я это сделала, возникла возможность контакта: глубокого, невозможного. Потерять эту возможность было бы предприятием безумным, на которое вряд ли хватило бы энергии.
Два года назад он прибыл погостить, и мы ездили к побережью, и состоялся откровенный разговор. Он признался мне в одну из наших поездок, что его брак, возможно, заканчивается, поскольку сын уехал учиться в колледж. Не один год это было для них чем-то вроде бизнеса – совместное воспитание замечательного сына. Никаких обид. И пусть его браку не суждено было выжить, семья все равно продолжала бы существовать – в виде брата и сестры. И это хорошо.
Когда мы начали в глаза называть Джона Бразерменом, кажется, ему это понравилось.
Восемь месяцев назад, когда он гостил у меня и раскошелился на дядюшкин манер на пиццу для семейного ужина, Джон намекнул, что его заинтересовала женщина, с которой познакомился в церкви; ее дочь занималась в его молодежной группе.
– О! – воскликнули мы с братом. – Расскажи-ка о ней.
Он сказал, что Конни прекрасна и внутренне, и внешне, на год моложе него, имеет двух дочерей: одна, ближе к сорока, имеет двоих детей, другая, восемнадцати лет, живет с матерью. Он сказал, что у нее чудесный позитивный взгляд на жизнь, теплое обаяние и хорошее чувство юмора, а главное – они могут разговаривать сутками напролет, день за днем.
– Да она похожа на совершенство, – заметила я.
– Но есть один сложный момент, – признался Джон, – помимо того, что я не разведен.
Ну да, подумала я, она только-только начала изучать английский, или у нее стеклянный глаз, или она разводит дома змей. Что угодно.
– У нее метастатический рак груди с метастазами в печени. Она заболела год назад и дважды проходила серьезную химиотерапию. Была одно время ремиссия, но теперь нет.
– О-о, – протянули мы вежливо, хотя мне хотелось добавить: ходу, Джон, ходу! Будь ее дорогим другом – или бросай ее скорбное канцерогенное «я». Я больше не вынесу – поскольку это всегда сваливается на меня.
Вместо этого брат по уши влюбился в эту красивую, достойную обожания, неизлечимо больную женщину – и это сделало его лучше. Он сумел сплести достаточно широкую сеть, чтобы удержать ее.
Однажды на выходные он привез Конни в мой дом – и это была любовь с первого взгляда для всех. Мой четырнадцатилетний внук рассыпался на кусочки от любви в ее присутствии. Она такая красавица, фигуристая, со снежно-белыми волосами и яркими голубыми глазами, с белыми зубками, длинными ногами, с уютным животиком – полный комплект. И ходит она так же быстро, как я, или, по крайней мере, ходила до последнего цикла «химии». Ее истинная красота – внутри: в доброте, великодушии, мужестве. Отныне мы были обречены: мы станем помогать ей, чем только возможно, обеспечивать молитвенную поддержку. Будем рядом.
Через две недели после знакомства врач обнаружил опухоли в ее легких. Специалисты не могли лечить рак легких в Чико, так что ее направили обратно в медицинский центр Калифорнийского университета в Сан-Франциско. Но ей пришлось бы жить рядом с центром. Когда проходишь клиническое обследование, идет сплошная череда сканирований, ЭКГ и так далее, поэтому необходимо находиться поблизости от клиники.
Так что они с Джоном и двумя собаками приезжали и оставались на две-три ночи почти каждую неделю на протяжении шести месяцев.
Рядом с ней – легко, хотя она может довести до белого каления, потому что не умеет принимать дары, чтобы не попытаться возместить. Например, постоянно моет посуду и убирает вещи. Разбирает на составные части мою кухню, точно это машина. И говорит: «Это меньшее, что я могу сделать», – словно обязана отплатить мне. В результате я часто не могу найти то, что ищу. Если она когда-нибудь прочтет эти строки, я хотела бы обратить ее внимание, что мы не ставим фрукты в холодильник. И еще я не видела свою терку для сыра с тех пор, как Джон начал привозить Конни к нам.
