Но я молилась: помоги мне. А потом поехала в супермаркет, чтобы купить себе вкусностей на праздничный ужин. В магазине радостно общалась со всеми, особенно с пожилыми людьми, – и просветлела. Когда кассирша закончила рассчитывать мои товары, то взглянула на чек и воскликнула:
– Эге! Да вы выиграли окорок!
Я была огорошена: просила о помощи, а не об окороке! Это меня расстроило: что, скажите на милость, мне делать с десятью фунтами соленого розового ластика? Я редко его ем. От него пучит.
– Ого, – произнесла я. Кассирша была так рада, что и я изобразила ликование.
Как это прекрасно!
В складское помещение магазина отрядили за моим окороком грузчика. Я стояла в тревожном ожидании. Мне хотелось домой, чтобы начать заботиться о страдальцах или включить, наконец, Си-эн-эн. Я едва не предложила кассирше присудить наградной окорок следующему покупателю. Но по какой-то причине стояла и ждала. Если Бог дарит окорок, было бы безумием не принять его. Может быть, это окорок божий, который принимает на себя грехи мира…
Десять минут я прождала того, что назвала про себя «этим гребаным окороком». Наконец грузчик вручил мне сверток размером с кошку, я, изображая радость, сунула его в тележку и пошла к машине, пытаясь сообразить, кому эта штука может понадобиться. Подумывала о том, чтобы выбросить сверток из окошка машины возле какого-нибудь поля. И так глубоко задумалась, что впаялась тележкой в медленно рулившую по парковке машину.
Я принялась было извиняться, но тут обратила внимание, что машина эта – ржавая развалина, а за рулем – моя старая подруга. Давным-давно мы с ней обе сделались трезвенницами, и обе одновременно родили сыновей. У нее темная кожа и прямые волосы цвета застывшей смолы.
Она приоткрыла окошко.
– Привет, – сказала я. – Как твои дела? А у меня сегодня день рождения.
– С днем рождения, – ответила она и заплакала. Она выглядела опустошенной и истерзанной; спустя какое-то время, ткнула пальцем в указатель уровня бензина. – У меня нет денег ни на топливо, ни на еду. Я ни разу не просила о помощи друзей с тех пор, как стала трезвенницей, но сейчас прошу тебя мне помочь.
– У меня есть деньги, – сказала я.
– Нет-нет, мне нужно только заправиться, – заторопилась она. – Я никогда никого не просила о милостыне.
– Это не милостыня, – возразила я. – Это мой подарок на день рождения. – Я сунула ей в руку наличные – все, что были. Потом полезла в тележку и протянула окорок – точно клоун, раздающий цветы. – Слушай-ка! – сказала я. – Ты и твои дети – вы любите окорок?
– Обожаем! – отозвалась она.
Она уложила его на переднее сиденье рядом с собой – нежно, словно собиралась пристегнуть ремнем. И еще немного поплакала.
Мы расцеловались на прощание через окошко ее машины. Возвращаясь, я думала о сезонных дождях в пустыне, о том, как выбоины в камне заполняются дождевой водой. Чуть позже уже видно, как резвятся там лягушки и быстро-быстро плодятся малюсенькие рачки – кавычки, танцующие макарену. И от запустения в мгновение ока свершается переход к изобилию.
Последний вальс
Эта история не о самом прекрасном рождественском подарке, какой я дарила или получала в своей жизни. Она – о лучшем подарке на день рождения и о том, как свет возвращается в этот темный мир.
Больше двадцати лет у меня была подруга, которую очень люблю, хоть и не сказать, что мы близки. Ее зовут Кэрол Вагнер, ей около 55. Мы встретились двадцать с лишним лет назад, когда она не раз подбирала меня, голосующую на обочине, и подвозила в Вест-Марин, где мы тогда жили. У нее были непокорные вьющиеся волосы, она была страстной читательницей – и скромной пролетаркой, работавшей на почте в Стинтон-Бич. Я немного побаивалась ее поначалу, потому что она, помимо прочего, состояла в школьном совете, где могла быть и неуступчивой, и вспыльчивой, но нам всегда нравилось болтать в машине. Она была насмешлива, умна и не терпела никакого вздора – все, что мне нравилось.
В ней есть прекрасная простота, ощущение человека прочного и истинного, который перенес массу утрат в жизни и имеет немало причин озлобиться – но не делает этого. Красота души видна была в ее лице: неуступчивая ироничная индивидуальность – одновременно отдаленная и бросающаяся в глаза. Дураков не переносила никогда, но помогла немалому числу людей преодолеть тяготы и невзгоды, поэтому ее любят и ценят. Людям просто нравилось видеть ее – хоть на улице, хоть на почте. Просто нравилось – и это такая редкость, и так чудесно, прямо какая-то алхимия.
В ней есть прекрасная простота, ощущение человека прочного и истинного, который перенес массу утрат в жизни и имеет немало причин озлобиться – но не делает этого.
Несколько лет назад Кэрол заболела лейкемией. Прошла стандартные медицинские процедуры, включая массированную химиотерапию. Она тряслась, и почернела, и потеряла свои непокорные кудряшки, и жутко мучилась от этого лечения. Но похоже, оно на какое-то время помогло. Обитатели Стинсон-Бич, где она жила, готовили для нее, и ходили по магазинам, и возили ее по врачам, и не давали скучать, и сдавали бесплатно ведра крови. Кэрол отринула несущественные аспекты своей жизни – просто сбросила с самолета, чтобы воспарить, и когда «химия» закончилась, построила жизнь заново. Потом было несколько обострений, и требовались новые раунды лечения, и жизнь снова обдиралась до выживания и исцеления – а потом она вновь строила ее заново. Можно было подумать, что Бог поможет ей – как полицейский-регулировщик приостанавливает дорожное движение, чтобы утята могли перейти улицу, но не тут-то было. Реальная жизнь подняла голову: некоторые из тех, кого Кэрол любила больше всего, тоже заболели, и она делала все, чтобы помочь им, одновременно пытаясь выздороветь сама. Но как говорит псалмопевец, радость водворяется наутро; так и было. Дочь Кэрол родила большого коренастого мальчишку, и нежная младенческая кожица оказалась целительной. Но псалмопевец не говорит о том, что под конец дня сумрак опустится вновь, а затем наступит ночь…
Кэрол отринула несущественные аспекты своей жизни – просто сбросила с самолета, чтобы воспарить, и когда «химия» закончилась, построила жизнь заново.
Когда я увидела ее на концерте, она делала все, что было важно – но мало сверх того. Жила с вопросом «что, если?..» – и неплохо справлялась. Возникало ощущение, что в частной жизни она по-прежнему крепка и вынослива, хотя и несколько смягчилась. Думаю, дело было в сладком голубоглазом малыше – но отчасти и в том факте, что рак «надламывает» оболочку человека, открывая ее для чего-то нового. Думаю, в Кэрол проникло знание о том, что она любима и защищена; она была благодарна за это знание, пусть и досталось оно горькой ценой.
Но потом ей стало хуже, рак вернулся – и, прибегнув к последнему средству, врачи сделали трансплантацию костного мозга. Люди из Стинсон-Бич снова сплотили свои фургоны вокруг беды. Готовилась и доставлялась еда, предлагались поездки с водителем, сдавалась кровь. Но анализы определили, что пересадка не помогла.
