Повернув голову, пленник припал глазом к щелке. Насколько он успел заметить, амбар располагался на заднем дворе обширной усадьбы, на редкость неопрятном и захламленном. Обломки веток, старые грабли, жнейка без обоих колес и оглобель, какие-то тряпки. Видать, усадьба когда-то принадлежала врагам Торисмунда, была у них отобрана и ныне пустовала… или не пустовала, а просто у нового хозяина пока до нее руки не доходили.
Интересно, кто сейчас сторожит? Неужто снова Амбрионикс? Не, не может быть – когда же он спит-то?
– Э-эй! – негромко позвал узник. – Кто здесь есть-то?
Отозвались сразу:
– Чего тебе, гуннская собака?
– Попить бы.
– Тебе ж только что давали воды!
– Вода не вино, много не выпьешь!
– Неплохо сказал, собака! – с улицы послышался смех. – Еще чего скажешь?
Конечно же торчать здесь, на заднем дворе, любому покажется скучным. Что тут делать-то? Разве что спать… или вот, поболтать с пленником. Просто так, от скуки. Тем более, что дневной страж, в отличие от ночного, похоже, не имел никаких особых причин ненавидеть гуннов, сиречь – и узника тоже.
– Не знаю даже, чего тебе и сказать, – задумчиво протянул Рад.
Потом немного помолчал и спросил:
– А когда меня на допрос поведут? И поведут ли вообще?
– На черта ты им сдался – допрашивать! – ошарашил ответом страж. – Где гуннское войско – и без тебя известно. Большое – не спрячешь.
– Чего ж тогда меня тут держат?
– Не знаю. У графа спроси. Если он тебе, конечно, скажет.
Стражник снова захохотал, как видно, ему показалась весьма забавной собственная шутка. Голос молодой, веселый. Говорит по-латыни, но это та самая «галльская латынь», что у римлян вызывает лишь зубовный скрежет.
– Говоришь, спросить у графа? – Радомир нарочно произнес эту фразу по-готски, и часовой отозвался не сразу. Опять же – на испорченной галльским диалектом латыни:
– Спроси, спроси.
Судя по всему, этот парень понимал германскую речь, но разговаривать предпочитал по-своему. Значит, не германец, не из Торисмундова воинства. Местный. Скорее всего – зависимый человек Вириния, может быть даже – раб. Хотя нет – рабу вряд ли доверили бы охранять пленника.
– Слышь, а ты что тут сидишь-то?
– Тебя стерегу! Непонятливый ты, словно осел.
И снова хохот. Да-а, парнишка веселый.
– Скучно тут.
– Ого! Надо же! Тебе тоже скучно? Погоди-и-и, скоро повеселишься. Упаси Господь от такого веселья.
– Упаси Господь! – эхом повторил узник.
– Хо? – тотчас же изумился стражник. – Ты христианин, что ли?
– Христианин. А ты как думал?
– А гунны – язычники. Хотя ты не гунн, а гот. Еретик-арианин! Хуже язычника, тьфу! Гореть тебе в аду, парень.
– Ладно ругаться-то, – примирительно заметил Рад. – Может, я никакой не арианин, а такой же добрый кафолик, как и ты!
– Иди ты! – часовой явно не поверил, но, заинтересовавшись, наконец-то явил себя – уселся на корточки перед воротами амбара. – А ну-ка скажи, кто сейчас папа?
Во, вопрос! Радомир и не знал. Нет, Бенедикта помнил, и Иоанна Павла Второго, а вот нынешнего… увы… Впрочем, кое-что припоминал… так, смутненько… Лев, что ли?
– Лев! – пленник выпалил наугад.
И – попал!
– Ишь ты! Ну, это и еретик может знать. А ну-ка, молитву какую-нибудь прочти!
– Молитву? Гм… сейчас… вот… патер ностер… патер ностер… премиум… Черт!
– Нерадивый ты христианин, я смотрю. Нечистого рядом со Христом поминаешь!
– Ла-адно, – протянул узник, пытливо вглядываясь в своего караульщика.
Как и предполагал хевдинг, на гота тот походил мало – на вид лет пятнадцать, юное курносое лицо с рыжими непослушными вихрами, короткая туника, браки, куцый дешевый плащик, из оружия – короткое копьецо, небрежно прислоненное к жнейке, можно даже сказать – брошенное. Глаза – большие, светло-синие, и в них – ну такое любопытство! Такое желание поболтать – все равно, о чем. Родион такую породу людей знал, встречал когда-то довольно часто, особенно почему то среди таксистов, такие типы попадались – секунды молча посидеть не могли, все ля-ля-ля-три-рубля… На все темы сразу.
Вот и парень этот явно был из таких – Рад просек сразу и уже не намерен был отступать.
– Слушай, умеешь в города играть?
– Это как – в города? – заинтересованно моргнул стражник.
– А так: я называю город, а ты другой – на ту букву, с которой тот, что я назвал, закончится. Ну, например, я говорю – Генабум. Ты теперь – на «М».
– Медиолан! – часовой врубился в игру сразу, даже уточнил. – Тот самый, который твои соплеменники-гунны недавно разграбили.
– А разве есть другой?
– Есть. В землях сантонов.
– Сантоны… это кто?
– Народ такой, племя. Наше, галльское. Не много же ты, я смотрю, знаешь, гуннский гот!
Во, наградил прозвищем! Из категории «нарочно не придумаешь». Гуннский гот! Ну, уже хорошо, что не «собака».
– Ладно, Медиолан, говоришь… На «Нэ»… Гм… Новгород!
– Чего-чего? Нет такого города, врешь!
– Тогда Нарбон-Марциус!
– Угу… Немусус! Что замолк? Больше городов не знаешь? Ага, проиграл!
– На просто так неинтересно играть.
– Вот еще! А у тебя что, серебришко имеется?
– Здесь – нет.
– Знамо, что нет. На щелбаны предлагаешь? Ага, хитрый какой, так я тебя отсюда и выпустил. Не убедишь, не думай, тут такой засовище – целая балка! И тараном не вышибешь.
– Давай по новой играть. А кто проиграет – про того обидные слова написать. Ну, про меня или про тебя. На ограде, со стороны улицы, чтоб издалека видели… чтоб обидней было!
– Ха! Так я и так про тебя все что угодно могу написать!
– Так нечестно будет. Да и имени ты моего не знаешь.
– А ты скажешь?
– Скажу. Только… ты писать-то умеешь?
Парень аж подскочил от вспыхнувшей вдруг в глазах обиды:
– Да я, если хочешь знать, в господской лавке, приказчиком…
– Понял, понял, понял. Извини. Ну, что, начали?
– Теперь моя очередь – Юлиобона!
– Августодурум.
– Медиолан.
– Так Медиолан был уже!
– Он в прошлой игре был.
– А что это ты тут делаешь? – это спросил незаметно подошедший к горе-часовому сзади парнишка, тот самый, маленький, светленький, который – в числе прочих своих сотоварищей – и заманил глупого хевдинга в ловушку.
