– Мне нужно поехать в Лос-Анджелес, – решаюсь сказать я. – А если конкретно, то в аэропорт.
Коуди смеется, но несколько натужно.
– Так пусть мои родители отвезут тебя.
– С ними я поехать не могу.
– Что ж, тогда желаю удачи.
Я понимаю фразу, но одновременно чувствую уверенность, что на самом деле никакой удачи он не желает: и тон, и сопровождавший его слова жест красноречиво об этом свидетельствуют. Подобное противоречие начинает раздражать уже меня.
– Мои родители ни за что не позволят тебе уехать из нашего дома одной, – добавляет Коуди.
– Да. Знаю. Потому и прошу, чтобы меня отвез ты.
У него в прямом смысле слова округляются глаза:
– Что? Прямо сейчас?
– Нет, – отвечаю я. – Рано утром. До того как Хезер и Скотт проснутся.
– Эта девочка совершенно потеряла рассудок, – обращается Коуди к друзьям.
– Вот именно, – неожиданно для него соглашаюсь я. – Потому мне и необходима эта поездка. Проверить, не смогу ли я вновь его найти.
Теперь все трое дружно смеются, хотя я ничего смешного здесь не вижу. Я что, пошутила? Но я вовсе не хочу шутить и сама не понимать смысла шутки. Это было бы слишком досадно.
– Так ты сможешь отвезти меня туда? – спрашиваю я снова, когда хохот стихает.
– Нет. – Коуди поворачивается ко мне спиной и смотрит на белую доску, продолжая что-то на ней писать.
– Почему?
– Потому что я очень занят, – решительно отрезает он.
Я смотрю на доску и вникаю в суть изображенных на ней значков. Оказывается, это цифры, буквы и математические символы.
– Ты занят вот этим? – на всякий случай уточняю я.
Коуди больше даже не оглядывается.
– Да. Если мы сумеем решить эту задачу, то начнем занятия на первом курсе с огромным, просто колоссальным преимуществом над всеми. Не говоря уж о том, что впишем свои имена в историю математической науки золотыми буквами. А поскольку до начала учебного года меньше двух недель, у меня не остается времени на тайные вояжи в Лос-Анджелес.
– Но если ты ее решишь, время у тебя появится? – Я не столько спрашиваю, сколько подытоживаю сказанное им.
Он ухмыляется:
– Тогда конечно. Если я умудрюсь ее решить, времени на поездку с тобой будет навалом.
– А что, если я тебе помогу? – предлагаю я, чувствуя вспышку надежды.
Это снова вызывает его веселый смех. Приятели охотно вторят.
– Да-да. Ведь только такая, как ты, и сможет справиться с проблемой Гольдбаха, которую никто не смог ни доказать, ни опровергнуть за последние двести пятьдесят лет! Крупнейшие математики мира, заслуженные лауреаты не могут найти решение, но зато с ней одной левой разделаешься ты – страдающая амнезией фотомодель. Не смеши народ.
– Но если я это сделаю, ты отвезешь меня в Лос-Анджелес?
Коуди наконец соизволяет повернуться, окинуть меня взглядом, а потом с громким щелчком надевает колпачок на свой красный маркер.
– Да, отвезу, – говорит он и улыбается, но совсем не так, как улыбалась этим утром Хезер. В уголках его глаз пока нет ее задорных морщинок. – Если ты сможешь доказать или опровергнуть гипотезу, что любое четное число, которое больше двух, можно представить в виде суммы двух простых чисел, я лично доставлю тебя куда угодно.
Я сосредотачиваюсь на доске, расширяя поле своего зрения так, чтобы оно охватывало все написанное целиком. Затем подхожу ближе и рассматриваю каждую часть решения по отдельности. Я начинаю с исходной формулы, взятой мальчиками за основу, и скоро нахожу место, где они сбились с верного пути. Нащупав на соседней полке ластик, я стираю целиком всю вторую часть написанного, в то время как за моей спиной раздается дружный стон отчаяния.
– Ос-становись! Что т-ты т-воришь? – заикаясь, протестует один из друзей Коуди. – Она… Она т-только что уничтожила два часа нашей р-работы!
Не обращая на него ни малейшего внимания, я отбираю у Коуди фломастер и продолжаю решение с того места, на котором сама его оборвала. Моя рука движется очень быстро. Я почти не успеваю следить за ней. Написанное мне самой непонятно, но непостижимым образом цифры и символы, появляющиеся на доске, видятся знакомыми. Причем они всплывают не в памяти. Их источник расположен где-то еще. И я умею обращаться с ними без усилий, как без усилий хожу или говорю. Как без всякого напряжения могу суммировать стоимость товаров в тележке супермаркета.
Проходит менее минуты, и я заканчиваю. Отступив на шаг, изучаю плоды своего труда. Теперь все белое пространство плотно заполнено записями. Я обвожу овалом конечный результат и произношу:
– Что и требовалось доказать.
Коуди молчит. У него под забавным углом отвисла нижняя челюсть. У двоих его приятелей на лицах читаются схожие эмоции. По-моему, это нечто вроде немого изумления. Но удивлена и я сама. Причем не потому, что нашла решение. Меня поразило безапелляционное утверждение Коуди о почти полной невозможности его добиться. Мне определенно так не показалось
[4]
.
Но мысли сразу же переключаются на вещи куда более для меня важные. Которые, впрочем, тоже можно причислить к категории невозможного.
Я отдаю фломастер Коуди, который все еще не сводит глаз с доски, пробегая взглядом по написанным мною строкам и беззвучно их читая. Если ищет ошибки, то их ему не найти.
По крайней мере, в этом я уверена.
И какое же это приятное чувство – хоть в чем-то для разнообразия быть уверенной!
Я возвращаюсь в ванную.
– Полагаю, нам придется выехать завтра очень рано, – говорю я ему. – Не позже пяти утра.
И когда я закрываю за собой дверь, Коуди очень медленно кивает в ответ.
Глава 12
Немного лингвистики
На улице еще темно, когда мы выходим из дома. Я позволила себе на этот раз без спроса одолжить бейсболку Скотта, которая так удачно скрывает под козырьком значительную часть моего лица, и воспользовалась той же одеждой, что была на мне вчера. Хезер планировала на сегодня совместный поход по магазинам. Но ничего не поделаешь – теперь его придется отложить до нашего возвращения.
– Меня одолевает какое-то странное ощущение, – признаюсь я Коуди, когда мы спускаемся вниз по улице, и оглядываюсь на темные окна только что оставленного нами дома.
– Это чувство вины, – заявляет он. – И должен предупредить тебя, что если у меня возникнут неприятности – а они возникнут непременно, – то я скажу им, что ты прибегла к киднепингу.
