Однако, конечно же, вместо подобных откровений полковник затеял разговор вокруг да около — тот самый банальный и далекий от чистосердечности разговор, который столь часто используется полицейскими, сующими нос не в свое дело.
— Мы проводим «перепроверки». Они заключаются главным образом в том, что офицеры анализируют незакрытые дела и пытаются сопоставить их с тем, что стало известно полиции за последние месяцы. И зачастую этим занимаются полицейские, которые не вели эти дела с самого начала. Как сейчас, например, это делаю я. У вас нет возражений?
Соня Барисонек вздрогнула.
— И после такой вот перепроверки подобные дела закрывают, да?
— Вовсе нет. Дела об исчезновении людей не закрывают никогда — ну, до тех пор, во всяком случае, пока этих людей не найдут.
Подобное заверение, похоже, подействовало на женщину успокаивающе. Она сделала шаг назад, широко открыла входную дверь и пропустила полковника внутрь дома.
Гостиная в ее доме была уютной, светлой, с многочисленными кружевами на занавесках и скатертях. На стенах висели дешевые картины, а на столах и полках стояли всевозможные безделушки.
Хозяйка дома прошла в кухню и вернулась оттуда с чашкой кофе и коробкой печенья для Шеридана.
— А кем вы приходитесь исчезнувшей девушке? — поинтересовался полковник.
Соня нахмурилась и задала встречный вопрос:
— Вы даже этого не знаете?
Шеридан улыбнулся.
— Я же вам говорил: мне пришлось браться за это дело с самого начала.
Соня Барисонек покачала головой.
— Неужели это и в самом деле необходимо? Ведь прошло столько времени! Я уже много раз рассказывала эту историю…
— Да, необходимо. Поверьте мне, — настойчиво произнес полковник.
Женщина глубоко вздохнула и села в кресло, стоявшее сбоку от Шеридана. Она смотрела прямо перед собой, и поэтому он почти не видел ее лица.
— Эми… Она — моя племянница. Дочь моей сестры. Джеки умерла, когда ее дочери было одиннадцать лет. Чуть позже я взяла девочку сюда, к себе. Мой муж к тому времени от меня ушел, а сын тогда учился в университете в Орегоне. Эмилия была чудесным, но очень замкнутым ребенком. Она много читала. Когда она переселилась ко мне, ей пришло в голову изменить свое имя и стать Эми Остен — в честь своей любимой писательницы-романистки.
— Остен. В Центральном полицейском архиве имеется информация, что у Эми было удостоверение личности как раз на эту фамилию, которая, как выяснилось, не является ее настоящей. А она обращалась за официальным разрешением о смене фамилии?
Соня Барисонек покачала головой.
— Нет. Когда я видела племянницу в последний раз — в 1994 году, — ее все еще звали Эмилия Роуст, то есть у нее была та же фамилия, что и у нас с сестрой в девичестве. Она просто любила называть себя Эми Остен — только и всего. Однако, подавая в полицию заявление об исчезновении Эми, я сочла необходимым использовать именно эту фамилию.
Шеридан записал в своем блокноте: «Эмилия Роуст, 1994».
— Вы сказали, что виделись с ней в 1994 году. Вы уверены? Ведь Эми тогда было всего лишь шестнадцать лет.
— Эми была уже совершеннолетней, и она уговорила меня дать согласие на предоставление ей полной гражданской дееспособности. В шестнадцать лет Эми могла поступать так, как ей заблагорассудится.
— Полную дееспособность шестнадцатилетним подросткам предоставляют пока еще довольно редко, — заметил Шеридан. — И что произошло дальше?
— В таком юном возрасте эта прихоть — изменить свою фамилию — подтолкнула ее к поискам своего собственного «я», которые затем… — женщина запнулась, подыскивая слова. — Как бы это сказать… еще больше усилили в девочке одну навязчивую идею, мучившую ее с детства. Дело в том, что Эми никогда не видела своего отца и ей хотелось, несмотря ни на что, разыскать этого человека, особенно после самоубийства матери. О своих родственниках по отцовской линии Эми совершенно ничего не знала…
Соня Барисонек посмотрела на Шеридана.
— А почему вы не пьете кофе? Он же остынет.
— Да, конечно.
Полковник сделал несколько неспешных глотков. Соня Барисонек, воспользовавшись этим, поднялась, подошла к камину и зажгла на нем свечу. Затем, взяв с камина пепельницу и снова сев в кресло, она поставила ее на подлокотник и закурила сигарету.
— Моя сестра Джеки была немного легкомысленной, — продолжила Соня Барисонек. — А если честно, то даже очень легкомысленной. Ее всегда неудержимо тянуло к мужчинам. Эми надеялась, что ее отец — кем бы он ни был — все еще жив. А я совершенно ничем не могла ей помочь, потому что Джеки никогда не рассказывала мне, от кого у нее ребенок. Эми сильно сердилась на свою покойную мать за то, что та умерла, даже не намекнув, где можно найти отца.
— Девушка, наверное, сильно переживала.
— Еще как, сэр. Она — не из тех, кого не трогает история собственного происхождения. Поиски отца превратились для Эми в какое-то наваждение, и в конце концов… она даже начала терять рассудок. — Соня Барисонек нервным движением раздавила в пепельнице догоревшую до фильтра сигарету, которой она, как это часто бывает с пожилыми курильщиками, почти и не затягивалась. — Я вам уже говорила, что Эми много читала. В результате у девочки развилось, скажем так, чрезвычайно богатое воображение, что для некоторых людей может оказаться весьма опасным… Пойдемте, вы увидите сами.
Соня Барисонек тяжело — все-таки сказывался ее далеко не юный возраст — встала с кресла и повела Шеридана на второй этаж. Выйдя из гостиной, наполненной запахом горящей свечи, и поднимаясь по лестнице, полковник чувствовал слабый аромат ладана — того ладана, который используется в церкви, а не в ароматических палочках. Чем ближе Шеридан подходил к комнате Эми, тем сильнее становился запах. Вдыхая его, полковник приготовился увидеть в комнате всевозможную церковную утварь, распятие и свечки вокруг кровати. Девушка, которой вскоре предстояло исчезнуть, чтобы стать проституткой в Неваде, переживала, по всей видимости, психологический кризис, столь характерный для юных девиц, которым чего-то не хватает — отца, друга или просто общения с мужчиной. Во время подобных кризисов Иисус Христос зачастую становится вполне подходящей заменой.
Однако применительно к Эми все оказалось совсем по-другому.
— Я здесь ничего не трогала, — предупредила Соня Барисонек. — Хотя прошло уже много времени, в комнате все осталось по-прежнему, как будто Эми вышла из нее лишь вчера.
Перед взором Шеридана предстали розовые подушки, куклы, фотографии, вырезанные из детских журналов, — не совсем обычная обстановка для уже почти взрослой девушки. А еще он увидел картинки, статуэтки, султаны из перьев, примитивные карты, разноцветные стеганые одеяла… В общем, почти все, что было здесь, так или иначе напоминало о североамериканских индейцах времен расцвета их цивилизации. Комната представляла собой своего рода китч — дешевую и безвкусную стилизацию. Впрочем, Шеридану уже доводилось заходить в жилища поклонников музыки регги, хиппи, панков, любителей готического стиля. Так почему же кому-нибудь не украсить свою комнату в стиле североамериканских индейцев?
