Возможно, никто для нее не рожден.
Я кивнула:
— Так и есть.
Она поцеловала меня в лоб, и я вдохнула знакомый запах теплого хлеба. Запах моей матери. А потом она забрала книгу у меня из рук.
В это мгновение из книги вылетел вложенный между страницами листок бумаги и упал на тяжелые покрывала, служившие нам одеялом. Мать его не заметила, отвернувшись, чтобы положить книгу на столик, и я взяла лист.
Мне сразу стало ясно, что положила его туда не я.
А когда я прочла, что там было написано, то задохнулась от потрясения.
— В чем дело, Чарлина? — спросила мать.
Я покачала головой, спрятав бумажку под одеяло и крепко сжав кулак.
Она подняла брови, словно собираясь повторить вопрос, но в этот момент с улицы донесся знакомый сигнал, напоминавший, что настало время возвращаться домой и пребывание на улицах незаконно. Когда она повернулась ко мне, от любопытства не осталось и следа, и она погасила стоявшую на столике лампу.
— Спокойной ночи, Чарли, — произнесла она на англезе, удивив меня, поскольку обычно не говорила на нем в стенах дома.
— Спокойной ночи, мама, — ответила я с хитрой улыбкой, в свою очередь, удивив ее тем, что сказала это на ее любимом языке.
Когда дверь за ней закрылась, я вновь зажгла лампу.
Мне надо было прочесть это еще раз.
Или даже два раза… три… или еще пятьдесят, думала я, вытаскивая скомканную бумажку и аккуратно расправляя ее.
Там, где мои пальцы стискивали лист, пряча его от матери, на бумаге появились новые складки.
Я взглянула на слова, недоумевая и пытаясь разобраться в своих чувствах. Все мышцы моего тела были напряжены. Волосы на руке встали дыбом.
Я вновь прочла записку, крепко запоминая фразу. Затем вернула лист в книгу и погасила свет.
Прислушиваясь к сонному дыханию сестры, я размышляла, каково это — слышать такие слова, а не просто читать их. Слышать тихо произнесенными в ночи.
На любом языке.
Глава девятая
Я не могла заставить себя снова взглянуть на нее. Следующие несколько дней я даже не дотрагивалась до записки, лежавшей в школьном учебнике.
Я была слишком испугана. Слишком встревожена этими словами — словами, наполненными смыслом и обещанием того, что не было произнесено.
Я его боялась.
Тщетно я пыталась сосредоточиться на уроке и на стоявшем перед нами учителе. Даже после многих лет преподавания одного и того же он страстно рассказывал об истории нашего народа, о классе торговцев.
Наши школьные предметы были разделены на блоки, в которые входило три часа истории: один час — история класса торговцев и наше место в обществе, один час — история страны, и еще один — мировая история, полная сведений о древних аристократах, демократах и диктаторах, появлявшихся и исчезавших до Времени Правителей.
Кроме этого, мы изучали торговое дело, бухгалтерию и экономику. Среди предметов по выбору были искусство, наука и кулинария. Однако все эти лекции служили общей цели — воспитанию качеств, необходимых торговцам. Изучая искусство, мы узнавали о тканях, посуде и графике, обо всем, что можно создать и продать. Эти уроки подготавливали нас к определенному месту в обществе.
Я почти не записывала лекцию, притворяясь, будто рассказ учителя интереснее того, что скрывалось в моем учебнике под партой.
Подвинув ногу, я случайно задела свою кожаную сумку, и ее содержимое рассыпалось по полу. Я наклонилась собрать карандаши и выскользнувшие тетрадные листы, аккуратно возвращая все на свои места. И тут мой взгляд упал на свернутую записку, высунувшуюся из-под обложки книги, куда я ее спрятала.
Проведя кончиками пальцев по линованной поверхности, я почувствовала, что моя кожа будто наэлектризовалась, и пальцы потянули ее наружу.
«Нельзя», — сказала я себе, словно со стороны наблюдая за тем, как записка появляется из книги. Я старалась подавить предвкушение, возникшее в тот самый момент, когда я говорила себе, что не стоит на нее смотреть.
Записка не заслуживала моего внимания. А он не заслуживал того места, которое уже занимал в моих мыслях.
Я огляделась, не следит ли кто, как я под партой читаю записку, которую помнила наизусть.
Никто на меня не смотрел.
Я развернула ее, живо представляя четыре слова, написанные на свернутом листе бумаги. Четыре слова, которые я помнила наизусть. Четыре слова, значившие для меня больше, чем следовало.
Я отвернула верхнюю треть бумаги, затем нижнюю, специально не вглядываясь в записку.
Мое сердце замерло.
А глаза сосредоточились на буквах.
«Я обещаю тебя беречь».
* * *
Остаток дня я пыталась выкинуть из головы содержание записки, компенсировать тот вред, что нанесла себе, решив снова прочесть ее. Казалось, мне никогда не избавиться от этих слов: их будто вырезали в моей плоти, и раны болели и кровоточили. От смысла фразы у меня раскалывалась голова.
Своей простой клятвой он просил у меня слишком многого.
Как он вообще мог клясться? Как я могла принимать его клятву всерьез? Он едва меня знал, а я его вообще не знала! По крайней мере, не настолько, чтобы ему доверять. Особенно учитывая ту информацию обо мне, которую он знал или о которой догадывался.
Это может меня погубить.
Я не могла позволить себе обдумывать его слова и решила не обращать на них внимания. Решила забыть о записке. Забыть о нем.
Я перестала делать вид, что сосредоточена на уроке, и занялась другими делами. После школы я отправилась в ресторан, хотя сегодня у меня был выходной. Я заполнила кухонные шкафы, вымыла посуду, протерла столы и прилавки. Я провела ревизию продуктов, которые уже были инвентаризированы, помогла матери нарезать овощи, и, в конце концов, мне стало просто нечего делать.
Но даже тогда я не могла забыть о его письме.
Наконец, я решила, что у меня есть только один выход.
Взяв свечу, я вышла из кухни через заднюю дверь в переулок позади ресторана.
Найдя темный уголок, подальше от прохожих на соседней улице, я присела и зажгла свечу, прикрыв огонь ладонью. Потом сунула руку в карман и достала сложенную записку.
Я подумала, не прочесть ли ее в последний раз, но в этом не было нужды. Я больше никогда не взгляну на нее: та фраза запечатлелась во мне навеки, есть бумага, на которой она написана, или нет.
Поднеся записку к свече, после минутного колебания я позволила огню охватить ее. Я наблюдала, как пламя пожирает бумагу, и бросила ее на землю прежде, чем оно добралось до пальцев.
