Выступающие за официальный запрет на использование в школьных учебных программах сексуально направленных материалов преследуют явную цель уменьшить тягу общества, особенно молодежи, к эротизму. Учитывая результаты, полученные в ходе исследования в Пэрду, и в контексте других подобных исследований надо задуматься над тем, а не является ли официальная цензура (запрет) средством, несовместимым с достижением поставленной цели. Если верить результатам исследования, то тогда получается, что ограничение для студентов доступа к сексуально направленным материалам, скорее всего, будет, напротив, способствовать повышению их интереса к таким материалам, а следовательно, и к восприятию себя как индивидов, которым эти материалы нравятся.
Термин «официальная цензура» обычно ассоциируется в нашем сознании с запрещением политических или сексуальных материалов; но существует и еще один распространенный вид официальной цензуры, который мы не рассматриваем в таком ключе, возможно, потому, что он появляется постфактум. Часто суду присяжных представляются доказательства или свидетельские показания, которые председательствующий судья считает недопустимыми и запрещает присяжным принимать во внимание.
В данном случае судью можно рассматривать как цензора, хотя цензура имеет здесь довольно необычную форму. Представление информации суду присяжных не запрещается – делать это уже слишком поздно, запрещается именно использование этой информации присяжными. Насколько эффективен такой запрет? Возможно ли, что у присяжных, считающих, что они вправе учитывать всю доступную им информацию, такой запрет вызовет психологическое реактивное сопротивление, и они станут в большей степени ориентироваться на представленные доказательства?
На эти вопросы попытались ответить социологи во время широкомасштабного исследования, проводившегося юридическим факультетом университета Чикаго. Полученные ими данные действительно важны, так как в эксперименте участвовали настоящие присяжные, согласившиеся быть членами «экспериментального состава присяжных», сформированного исследователями. Этот экспериментальный состав присяжных прослушивал магнитофонные записи, сделанные во время ранее проходивших судебных разбирательств, и обсуждал услышанное, как если бы им нужно было принимать решение по этим делам. В особенно интересном для рассмотрения официальной цензуры случае тридцать участвовавших в эксперименте присяжных слушали запись дела, возбужденного по иску женщины, пострадавшей в результате беспечности водителя.
Первый результат исследования не вызвал удивления: когда водитель заявлял, что у него есть страховой полис, присяжные обязывали его заплатить жертве в среднем на 4 тысячи долларов больше, чем тогда, когда водитель говорил, что у него нет страховки (37 тысяч долларов против 33 тысяч). Таким образом, как давно подозревали страховые компании, присяжные присуждают большее возмещение жертвам, если должна платить страховая компания.
Однако второй результат исследования еще интереснее. Если водитель говорил, что он застрахован, а судья решал, что присяжные не должны принимать во внимание это свидетельство, такое указание судьи, словно бумеранг, вызывало обратный эффект и приводило к увеличению размера суммы возмещения в среднем до 46 тысяч долларов.
Таким образом, когда некоторые присяжные узнавали, что водитель застрахован, они увеличивали сумму возмещения на 4 тысячи долларов. Когда другим присяжным официально объявлялось, что они не должны учитывать при вынесении решения эту информацию, те ориентировались на нее в еще большей степени, увеличивая сумму возмещения на 13 тысяч долларов. Похоже, что официальная цензура в судебных стенах создает для цензора проблемы. Мы реагируем на ограничение информации, как обычно, начиная ценить запрещенную информацию больше, чем когда бы то ни было
[110]
.
Осознание того, что мы ценим информацию, доступ к которой ограничен, позволяет нам применить принцип дефицита к сферам, не имеющим отношения к материальным предметам потребления. Этот принцип работает и в отношении каких-либо сообщений, посланий и знаний. Взглянув на это под таким углом, можно увидеть, что информацию не обязательно подвергать цензуре, чтобы мы ценили ее выше; ее должно быть только недостаточно. Таким образом, в соответствии с принципом дефицита мы посчитаем информацию более убедительной, если, по нашему мнению, ее нельзя получить из какого-нибудь другого источника. Идея, что эксклюзивная информация более убедительна, стала основой в учении двух психологов, Тимоти Брока и Ховарда Фромкина, разработавших «товарную теорию» анализа убеждения
[111]
.
Теорию Брока и Фромкина весьма существенно поддержал один небольшой эксперимент, проведенный моим учеником. Когда мой ученик проводил его, он был еще и успешным бизнесменом, владельцем компании, импортировавшей говядину. Он снова засел за учебники, чтобы повысить свой образовательный уровень и стать высококвалифицированным специалистом в области маркетинга. Мы с ним однажды поговорили у меня в офисе о дефиците и исключительности информации, и затем он решил провести исследование с помощью сотрудников своей компании. Его служащие, как обычно, обзванивали клиентов – закупщиков говядины для супермаркетов и других розничных точек, торгующих продуктами, и предлагали им товар одним из трех способов. Одним товар предлагался в форме стандартной презентации. Другие прослушивали как стандартную презентацию, так и информацию о том, что поставки импортной говядины будут сокращены в ближайшие месяцы.
Третья группа получала те же сведения, что и вторая; однако эти клиенты добавочно узнавали о том, что информация о сокращении поставок была получена из эксклюзивного источника. Таким образом, клиенты этой группы теперь знали, что ограничен не только доступ к продукту, но и доступ к информации, касающейся данного продукта, – это был «двойной удар принципа дефицита».
Результаты эксперимента быстро проявились, когда торговые агенты компании стали требовать от хозяина компании увеличения закупок говядины, потому что ее запасов на складах было недостаточно, чтобы удовлетворить все поступавшие к ним заказы.
По сравнению с клиентами, которым было сделано торговое предложение в стандартной форме, клиенты, знавшие о будущем дефиците говядины, заказали ее в два раза больше. Однако особенно много говядины заказали услышавшие о надвигающемся дефиците из «эксклюзивных» источников. Такие клиенты приобрели в шесть раз больше говядины, чем те, кому было сделано торговое предложение в стандартной форме. Очевидно, что сообщение о том, что информация о дефиците сама дефицитна, и сделало ее особенно убедительной
[112]
.
