Симфония, как я назвал эту категорию, – это способность собирать воедино разрозненные фрагменты. Это умение синтезировать, а не анализировать, видеть взаимоотношения между несвязанными на первый взгляд областями, охватывать общую панораму, а не давать конкретные ответы и изобретать нечто новое, комбинируя такие элементы, которые до этого никому не приходило в голову связать. Кроме того, симфония – функция правого полушария не только в метафорическом, но и в буквальном смысле. Как я объяснял (см. главу 2), нейробиологические исследования, проведенные с помощью фМРТ, показали: правое полушарие обрабатывает информацию одновременно, контекстуально и симфонично. Оно видит не отдельные деревья, а весь лес, слушает не фагот или первую скрипку, а весь оркестр.
Умение мыслить симфонически – отличительная черта композиторов и дирижеров, ведь их задача – взять ноты, инструменты и исполнителей и создать из всего этого нечто такое, что будет звучать гармонично и приятно для слуха. Предприниматели и изобретатели уже давно используют это искусство. Однако сегодня оно приобрело важность для гораздо большего круга людей. Причины – все те же три фактора, изгоняющие нас из Информационного века. Автоматизация взяла на себя множество рутинных аналитических задач, которые прежде выполняли работники знания. Многие из этих задач взяла на себя еще и Азия, где их выполняют так же качественно, но за существенно меньшую плату. Все это освобождает профессионалов и позволяет им (а в некоторых случаях и заставляет) заниматься тем, что компьютеры и более «дешевые» технические специалисты за границей вряд ли смогут воспроизвести: распознавать модели, преодолевать барьеры и обнаруживать скрытые взаимосвязи, отважно совершая скачок в воображении. При этом мир, в котором слишком много информации, свободы для индивидуального выбора и всевозможного барахла, выдвигает эту способность на первый план и в частной жизни. Современная жизнь настолько переполнена возможностью выбора и самыми разными стимулами, что люди, способные к панорамному видению и умеющие вычленить то, что по-настоящему важно, получают значительное преимущество в погоне за человеческим счастьем.
Один из лучших способов понять суть симфонического мышления и овладеть им – это научиться рисовать. А умение рисовать, что и подтвердил мой автопортрет, никогда не было моей сильной стороной.
Утром первого дня на курсах, еще перед тем, как мы достали бумагу и заточили карандаши, нам объяснили суть этого ремесла, сжав его до одной-единственной фразы, которая еще не раз будет повторяться в эти пять дней. «Суть рисования, – говорит Брайан Бомайзлер, – в умении видеть взаимосвязи».
Брайан Бомайзлер – мой наставник. Он будет учить меня и еще шестерых (пеструю компанию, где есть адвокат с Канарских островов и фармацевт из Новой Зеландии) по методике, описанной Бетти Эдвардс в книге «Рисование в режиме правого полушария». Бомайзлер занялся этой работой, уже имея за плечами солидный опыт. Он – состоявшийся нью-йоркский художник. Его работы (в том числе незавершенные) красуются на стенах студии на шестом этаже в доме в Сохо, где и будут проходить наши занятия. Он ведет этот курс уже двадцать лет. Кроме того, он сын Бетти Эдвардс.
Подобно своей матери, с которой он и разработал этот пятидневный мастер-класс, Бомайзлер убежден, что умение рисовать – это, прежде всего, умение видеть. «Беда в том, что мы слишком любим наклеивать ярлыки», – говорит он. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, а заодно документировать наш исходный уровень, он дает нам час на то, чтобы мы нарисовали автопортреты. Мы закрепляем маленькие зеркальца, открываем огромные альбомы и начинаем рисовать. Я заканчиваю раньше остальных, и Бомайзлер тут же определяет во мне двухсоткилограммового поклонника «Чиз-дудль», который торжественно воздвиг себя в дверях «Следящих за весом»
[130]
. Мягко говоря, надо мной придется изрядно потрудиться, но поскольку хуже быть не может, есть вероятность, что станет хоть немного лучше.
Проблема, объясняет Бомайзлер, скосившись на мой шедевр, в том, что я рисую не то, что вижу. Я рисую «символы, которые запомнил в детстве». На самом деле у меня не такие губы. Таких губ нет вообще ни у кого. Я нарисовал символ губ, который видел в детстве. Эти нарисованные мною губы воспроизводят один к одному вывеску «Мэджикист»
[131]
, манившую нас с обочины шоссе I-94, когда мы с родителями ездили к бабушке и дедушке в Чикаго. В каком-то смысле я просто написал современными иероглифами слово «губы», вместо того чтобы действительно увидеть свои губы и место, которое они занимают у меня на лице.
Тем же днем Бомайзлер показывает нам штриховой рисунок работы Пикассо и просит скопировать его. Но перед тем как мы начинаем, он требует перевернуть исходный рисунок вверх ногами – «чтобы вы ничего не знали о том, что будете рисовать». Смысл в том, чтобы обмануть левое полушарие и предоставить свободу действий правому. Когда левое полушарие не знает, чем занимается правое, сознание способно видеть пропорции и интегрировать их в единое целое. Во многих смыслах в этом-то и состоит суть умения рисовать, а заодно – и ключ к овладению симфоническим мышлением. Например, одна из причин, по которой мой автопортрет выглядит так странно, – в том, что там искажены пропорции. Мы, семеро учеников, узнали на занятии (и, что еще важнее, увидели это), что расстояние от линии зрачков до края подбородка равно расстоянию от линии зрачков до макушки. А на моем рисунке глаза намного выше, чем на самом деле, и из-за нарушенной пропорции перекошенным оказался весь рисунок.
Бомайзлер – чуткий педагог, чем-то напоминающий мистера Роджерса
[132]
, если бы тот прожил какое-то время на левом берегу Сены
[133]
. Каждый раз, когда мы выполняем задание, Бомайзлер скользит по студии, подбадривая своих учеников. «Моя задача – сделать так, чтобы ваше левое полушарие помалкивало», – вполголоса говорит он. На одном из занятий он рассказывает нам о негативном пространстве – области между изображениями и вокруг них. Он показывает нам логотип «ФедЭкс».
Позже мы рисовали портреты своих товарищей по занятиям и начали с того, что заштриховали большой лист бумаги, а потом стали стирать те части, которые выходят за пределы контуров головы модели, чтобы таким образом «открыть» рисунок. «Негативное пространство – эффективный инструмент художника, – говорит Бомайзлер. – В нем – один из секретов умения рисовать».
