В последних словах его была ненависть, способная растопить вечные льды севера. Выйдя из центра города, понял Торан, почему она так сильна.
Улицы хранили на себе следы жестокой битвы. Окна и двери многих домов были выбиты, стены в некоторых местах почернели от огня, а из окон нескольких домов еще шел дым. Тут и там на каменной мостовой попадались пятна крови. У полностью сгоревшего дома одиноко сидела собака, которая, наверное, больше никогда не увидит своих хозяев. И чем ближе они подходили к окраине, тем страшнее становилась картина. Пятеро мертвых рыбаков лежали у стены дома, а возле них, склонив головы на колени, сидели женщины. Они проводили отряд взглядом полным слез и надежды на отмщение.
Еще долго гвардейцы шли по лесу, пока не вышли к высокому холму с пологими склонами на вершине которого, возвышаясь над деревьями, стоял замок черных монахов. Был он невелик, но несмотря на это был и неприступен. Массивные железные ворота служили единственным входом в него. Узкие бойницы начинались под самой крышей, а до них шла голая каменная стена. Две низкие башни нависали над ней, так что нельзя было притаиться под стеной, не получив сверху стрелы.
Капитан, поговорив с командиром прибывших сюда ранее гвардейцев, покачал головой в ответ на немой вопрос Торана.
– У нас сто сабель, плюс двести рыбаков. Монахов тоже больше ста. Однако замок неприступен и, штурмуя его, мы потеряем намного больше, чем убьем. К тому же этих монахов не так-то просто убить. В битве в городе рыбаков было не меньше четырехсот, а теперь половина из них мертва или ранена. Оставшиеся клянуться, что чуть ли не каждый монах ранен…
– Я знаю, как их убить. Передайте всем, что для этого нужно пронзить их сердце или, вернее, то, что у них вместо сердца, посоветовал Торан.
Слова его быстро разлетелись среди осаждавших замок людей, и в глазах их вспыхнула жажда битвы, а руки сильнее сжали оружие. Однако замок хранил безмолвие и наблюдатели ничего не сообщали.
Гвардейцы и половина рыбаков расположились напротив ворот, а остальные цепью окружили замок. Мутай и его люди рвались в бой, но капитан сдерживал их.
Солнце стало опускаться к горизонту, проложив по воде к острову дрожащую дорожку, по которой за море уходили души умерших рыбаков. Тени в лесу удлинились, потемнел замок, отчего стал казаться еще более мрачным и зловещим. Зажглись костры, вокруг которых собирались осаждающие. Они молча сидели, не снимая рук с оружия и бросая на замок хмурые взгляды.
Блики пламени отражались на кольчугах и латах гвардейцев, на стали их обнаженных мечей, на наконечниках выложенных перед лучниками стрел.
– Ворота раскрылись! – разорвал тишину крик наблюдателя, и лес зашевелился.
По нему разнесся шум торопливо бегущих ног, позвякивание стали и тихий звон натянутой тетивы, слышались четкие команды гвардейцев и перекрикивания рыбаков. Потом все сразу стихло, лишь трещал огонь в незатушеных кострах.
Из черной пасти ворот выбежала большая группа людей, слившаяся в вечернем полумраке в единую шевелящуюся темную кучу.
Монахи бежали бесшумно и в тишине был слышен только шорох их одежд.
– Человек сорок, – наметанным взглядом определил капитан.
Зазвенела тетива луков, щелкнули арбалеты, и десятки стрел впились в бегущую кучу, как в тушу хищного зверя, но это не остановило ее. В молчании монахи врезались в строй осаждавших. В последних лучах солнца засверкали сабли и мечи, топоры и секиры, зазвенела сталь и разнеслись крики раненых.
Проследив взглядом путь монахов от замка до смешавшейся в битве кучи людей, увидел Торан только три тела на земле. А еще он увидел открытые ворота. Капитан гвардейцев тоже увидел их:
– Ловушка?
– Возможно, ответил Торан, – дай мне десять человек и будьте наготове, мы подадим сигнал.
– Удачи! – согласно кивнул капитан.
Взяв поданный ему щит, Торан, во главе десяти гвардейцев, быстро побежал вверх по склону, внимательно следя за черной пастью ворот. Когда он был шагах в тридцати от них, увидел за ними пустой коридор, освещенный светом факелов. Прикрываясь щитами, гвардейцы приблизились к самым стенам замка. Они были великолепной мишенью, но никто по ним не стрелял.
– Двое отстаньте! – приказл Торан, и восемь гвардейцев во главе с ним вошли за ворота.
Дрожащий свет четырех факелов освещал пустой каменный коридор длиною шагов тридцать, с двумя лестницами у правой и левой стены. Потолок скрывала непроглядная темнота, и, как только Торан поднял глаза, каждый нерв его задрожал, предупреждая об опасности.
Стрелы вырвались из темноты и осыпали гвардейцев смертельным дождем, но те были готовы к нему, и лишь одном воину стрела пробила руку. Пущенные из темноты стрелы или впивались в выставленные щиты или отскакивали от них. Дождь этот быстро прекратился, и Торан успел подскочить к ближайшему факелу, сорвать его со стены и сильно подбросить вверх. Свет того высветил ряд деревянных балок, десяток стрелков, притаившихся на них и каменный потолок над самой их головой. Факел случайно упал на балку и продолжал гореть, разгоняя темноту. Стрелки замялись и, воспользовавшись этим, Торан оглянулся и увидел подъемный механизм ворот. Монах ударил по предохранительному рычагу и массивные ворота с грохотом, от которого задрожал пол, упали и отрезали путь не только к отступлению, но и к наступлению снаружи.
– Подъемник наш – и замок наш! – крикнул Торан и первым ринулся на узкую лестницу, ведущую наверх.
Его не смутили два десятка монахов, плотными рядами стоящих на ее верхних ступенях и на площадке перед механизмом. Не напуганные превосходстом врага гвардейцы тоже ринулись наверх. Стрелки выпустили по ним несколько стрел, но на пути летящей смерти всегда вставали щиты.
С яростным блеском в глаза взлетел Торан по лестнице и, столкнув могучим движением щита двух монахов с ее верхней ступени, оказался на площадке. Град ударов изогнутых и зазубренных сабель обрушился на него, но все это было ничто по сравнению с его мощными нечеловеческим напором. Меч его сверкал подобно молнии и бил направо и налево, круша все вокруг; Торан размахивал клинком из стороны в сторону, сметая монахов со своего пути. Сабли ломались при встрече с его клинком, кости трещали, как сухие ветки, изрубленные тела падали к его ногам. Торан не думал о черных камнях в груди монахов, словно лесоруб в густом лесу, прокладывал он себе среди них дорогу, сея ужас даже в ледяных душах мертвецов. Стрелки замерли, забыв об арбалетах в руках, и вытаращенными глазами – если они у них еще были – смотрели на могучего воина, бешено работающего сверкающим мечом, косившим ряды монахов.
Верхняя половина разрубленного черного монаха попыталась всадить кинжал в ногу Торана, но меч подоспевшего гвардейца пронзил камень в его груди. Один за другим полетели вниз монахи, оказавшиеся за спиной Торана. Пантрийские львы еще раз доказали свою славу, тесня и круша монахов на скользком от густой мертвой крови каменном полу.
Из двадцати монахов осталось не больше десяти, и они отступали, осыпая Торана страшными проклятьями и в предсмертной ярости пытаясь добраться до него. Но ярость эта была больше похожа на агонию. Торан смеялся в их скрытые под капюшонами лица, и меч его не останавливался ни на секунду. На накидке его появилось множество белых полос от пропущенных ударов, в некоторых местах была она даже порезана, из раны на шее и на щеке струилась кровь, но в пылу борьбы Торан не замечал всего этого. Глаза его яростно сверкали, заставляя трепетать врагов, а могучие руки без устали вращали окровавленным мечом.
