На Вильгельмштрассе с нетерпением ожидали, какова будет реакция в советской столице. Через три дня, 29 июля, Вайцзекер отправил Шуленбургу с курьером секретную депешу.
«Нам очень важно знать, какую реакцию вызвали в Москве соображения, высказанные Астахову и Бабарину. Если у вас появится возможность организовать еще одну беседу с Молотовым, прозондируйте почву по тем же направлениям. Если в результате Молотов откажется от сдержанной позиции, на которой стоял до сих пор, то можете сделать еще один шаг …Это относится, в частности, и к польской проблеме… Мы были бы готовы, как бы ни развивалась польская проблема, охранять интересы Советского Союза и прийти к соглашению с правительством в Москве. При решении прибалтийского вопроса, если переговоры будут развиваться успешно, можно сформулировать наше отношение так, чтобы не затрагивать интересы Советов на Балтийском море».
Два дня спустя, 31 июля, статс-секретарь «срочно и секретно» телеграфировал Шуленбургу:
«Относительно нашего послания от 29 июля, которое должно прибыть в Москву сегодня с курьером:
Просим сообщить телеграфом точную дату и время следующей встречи с Молотовым, как только это станет известно. Мы заинтересованы в том, чтобы встреча состоялась как можно скорее».
Впервые в посланиях из Берлина в Москву прозвучала нотка торопливости.
В Берлине имелись веские причины торопиться. 23 июля Франция и Англия приняли наконец предложение Советского Союза о штабных переговорах, на которых предстояло выработать военную конвенцию, конкретно предусматривающую, как три государства будут вести борьбу против гитлеровских армий. Хотя до 31 июля о достигнутом соглашении не упоминалось — в этот день Чемберлен объявил о нем в палате общин, — немцы уже обо всем знали. 28 июля посол Германии в Париже фон Вельчек сообщил по телеграфу в Берлин, что из «прекрасно информированного источника» ему стало известно о том, что Франция и Англия направляют в Москву военные миссии и что французскую миссию возглавляет генерал Думенк, которого он охарактеризовал как «очень способного офицера», в прошлом заместителя начальника штаба у генерала Вейгана. В дополнительном послании спустя два дня немецкий посол высказал свое мнение о происходящем. Он полагал, что Париж и Лондон согласились на военные переговоры с Москвой, видя в них последнее средство, способное продлить переговоры.
Это предположение имело под собой достаточно веское основание. Из секретных документов британского Форин оффис известно, что политические переговоры в Москве в последнюю неделю июля зашли в тупик в основном из-за того, что стороны не смогли договориться о единой трактовке термина «косвенная агрессия». Для англичан и французов трактовка русских — довольно широкая — была неприемлема. При такой трактовке Советы могли оправдать интервенцию в Финляндию и Прибалтийские государства даже при отсутствии серьезной угрозы со стороны нацистов. Лондон на это не соглашался, хотя французы готовы были пойти на уступки.
Кроме того, русские настаивали на том, чтобы военное соглашение, досконально определяющее «методы, формы и размеры» военной помощи, которую три государства окажут друг другу, вступило в силу одновременно с договором о взаимопомощи. Западные державы были невысокого мнения о военной мощи России и пытались поколебать позиции Молотова. Они соглашались только на то, чтобы переговоры между представителями военных начались после подписания договора. Но русские были непреклонны. 17 июня англичане предложили пойти на компромисс: начать военные переговоры сразу, если Советский Союз не будет настаивать на одновременном подписании политического и военного договоров и согласится с английским определением «косвенной агрессии». Молотов ответил недвусмысленным отказом: пока французы и англичане не согласятся принять политический и военный договор в одном пакете, продолжать переговоры не имеет смысла. Угроза русских прервать переговоры вызвала переполох в Париже, где о советско-германском флирте знали больше, чем в Лондоне. Возможно, благодаря давлению французов английское правительство 23 июля неохотно согласилось на переговоры о заключении военной конвенции, хотя и не приняло русской трактовки «косвенной агрессии».
Чемберлен весьма прохладно относился к вопросу о военных переговорах
[53]
. 1 августа посол в Лондоне фон Дирксен сообщал в Берлин, что в английских правительственных кругах к ведущимся военным переговорам «относятся скептически».
«Об этом свидетельствует, — писал он, — состав английской военной миссии: адмирал… практически находился в отставке и никогда не состоял в штате адмиралтейства; генерал — простой строевой офицер; генерал авиации — выдающийся летчик и преподаватель летного искусства, но не стратег. Это свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения».
В самом деле, английское правительство было настроено настолько скептически, что забыло дать адмиралу Драксу письменные полномочия на ведение переговоров, — недосмотр, если это был недосмотр, по поводу которого сокрушался маршал Ворошилов при первой встрече. Полномочия адмирала были подтверждены только 21 августа, когда в этом уже не было нужды.
Хотя у адмирала Дракса не было письменных полномочий, у него наверняка имелись тайные инструкции относительно того, какого курса придерживаться на переговорах в Москве. Много лет спустя из документов Форин оффис выяснилось, что предписывалось продвигаться с военными переговорами медленно, не упуская из вида развитие событий в области переговоров политических, пока не будет заключено политическое соглашение. Ему также объяснили, что до подписания политического договора не следует делиться с русскими секретной военной информацией.
Но политические переговоры застопорились 2 августа. Тогда Молотов ясно дал понять, что не согласится на их возобновление, пока не будет достигнут определенный прогресс на военных переговорах. Нетрудно сделать вывод, что правительство Чемберлена намеревалось тянуть время в деле выработки военных обязательств каждой страны в рамках предлагаемого договора о взаимопомощи. Из документов британского министерства иностранных дел явствует, что к началу августа Чемберлен и Галифакс уже почти не надеялись достигнуть соглашения с Советским Союзом, чтобы остановить Гитлера, однако полагали, что, затягивая военные переговоры в Москве, они смогут какое-то время сдерживать немецкого диктатора и он в ближайшие четыре недели не сделает рокового шага к войне.
