В 17.30 Гитлер принимал французского посла. Ничего нового он сказать ему не мог, кроме того, что «польские провокации, направленные против рейха», терпеть дольше невозможно, что он не станет нападать на Францию, но если Франция вступит с ним в конфликт, то он будет воевать с ней до победы. При этом Гитлер встал, давая понять французскому послу, что аудиенция закончена. Но Кулондру было что сказать, и он настоял на том, чтобы ему позволили это сделать. Он дал Гитлеру честное слово старого солдата, что «в случае нападения на Польшу Франция будет на стороне Польши со всеми своими силами».
«Мне горько думать, — сказал Гитлер, — что придется воевать с вашей страной. Но это от меня не зависит. Передайте это месье Даладье».
Все это происходило в шесть вечера 25 августа в Берлине. Напряженность в столице нарастала весь день. После полудня приказом с Вильгельмштрассе были запрещены все телеграфные и телефонные сношения с внешним миром. Накануне вечером оставшиеся английские и французские корреспонденты, а также неофициальные лица поспешно выехали в сторону ближайшей границы. Днем 25 августа стало известно, что министерство иностранных дел Германии направило телеграммы в свои посольства и консульства в Польше, Англии и Франции с требованием, чтобы все немцы покинули эти страны в кратчайший срок. Записи в моем дневнике, относящиеся к 24–25 августа, передают лихорадочную обстановку в Берлине. Погода стояла теплая и солнечная. Все были до предела напряжены. По всему городу расставлялись зенитные орудия, над городом то и дело пролетали бомбардировщики в сторону Польши. «Это похоже на войну», — записал я в дневнике вечером 24-го. «Война неизбежна», — записал я на следующий день. Помню, что вечерами 24-го и 25-го немцы, которых мы встречали на Вильгельмштрассе, перешептывались о том, что фюрер дал приказ армии на рассвете вторгнуться в Польшу.
Как известно, приказом предписывалось напасть на Польшу в 4.30 утра в субботу, 26 августа. До шести вечера 25-го никакие события — даже заверения английского и французского послов, что Англия и Франция выполнят свои обязательства перед Польшей, — не могли поколебать решимости Гитлера начать войну в намеченный срок. Но в шесть вечера или около того были получены новости из Лондона и Рима, которые заставили этого человека с железной волей заколебаться.
Из немецких документов и послевоенных показаний сотрудников с Вильгельмштрассе неясно, когда именно Гитлер получил известие из Лондона о том, что официально подписан договор между Англией и Польшей, который превратил одностороннюю гарантию Англии в договор о взаимопомощи
[61]
. В дневнике Гальдера имеются упоминания о том, что в полдень 25 августа на Вильгельмштрассе стали поговаривать, что этот договор будет подписан в течение дня. Начальник генерального штаба пишет, что в полдень у него раздался звонок. Звонили из ОКВ: спрашивали, на сколько можно максимально отложить намеченный час нападения. На это он ответил: до 15.00. Документы штаба военно-морских сил свидетельствуют, что «известие от дуче» и сообщение об англо-польском договоре поступили в полдень. Но это невозможно. Письмо Муссолини, как свидетельствует немецкая запись, прибыло только в 18.00. О подписании англо-польского пакта Гитлер не мог узнать раньше этого времени, поскольку само подписание состоялось только в 17.35, через пятнадцать минут после того, как посол Польши в Англии граф Эдвард Рачиньский получил по телефону разрешение от министерства иностранных дел в Варшаве скрепить документ своей подписью
[62]
. Когда бы Гитлер ни получил эти сообщения из Лондона — а время 18.00 кажется вполне правдоподобным, — оно встревожило его. Его можно было расценивать как ответ Англии на «предложение», которое к этому времени уже могло быть передано в Лондон. Это означало, что его попытки купить невмешательство Англии, как он купил невмешательство России, провалились. Доктор Шмидт, находившийся в кабинете Гитлера, когда прибыло сообщение, пишет, что, прочитав его, фюрер в задумчивости сел за стол.
Муссолини трусит
Его размышления были очень скоро прерваны новостями из Рима, причем плохими. Согласно показаниям Шмидта, Гитлер весь вечер, «не скрывая нетерпения», ждал ответа дуче на свое послание. Вскоре после того как ушел Гендерсон, в 15.00 в канцелярию был вызван Аттолико, но он не смог сообщить ничего, кроме того, что ответ еще не получен. К этому времени нервы у Гитлера были уже на пределе. Он послал Риббентропа позвонить Чиано по телефону, но министр иностранных дел не смог дозвониться, и Аттолико отпустили «не особенно вежливо».
Уже в течение нескольких дней Гитлер получал из Рима предупреждения о том, что его партнер по оси может отвернуться от него в момент нападения на Польшу, и эти сведения не были лишены оснований. Не успел Чиано вернуться в Рим после обескураживающих встреч с Гитлером и Риббентропом 11–13 августа, как принялся настраивать дуче против немцев. Его действия не ускользнули от бдительного ока немецкого посольства в Риме. По дневнику фашистского министра иностранных дел можно проследить все успехи и неудачи в его попытках открыть Муссолини глаза и побудить его вовремя отвернуться от Гитлера, который планирует начать войну. Вечером 13 августа, когда Чиано вернулся из Берхтесгадена, он встретился с дуче, описал ему ход переговоров с Гитлером и стал убеждать его, что немцы не раз предавали и обманывали их и теперь «втягивают в авантюру».
«Дуче все время меняет взгляды, — записал Чиано в дневнике в тот вечер. — Сначала он соглашается со мной. Потом говорит, что честь требует, чтобы он выступил вместе с Германией. В конце концов заявляет, что ему нужна его доля в Хорватии и Далмации.
14 августа. Я нашел Муссолини обеспокоенным. Я не колеблясь настраиваю его антигермански всеми доступными мне средствами. Я говорю о том, что падает его престиж, что он — вторая скрипка. Наконец, я показываю ему документы, из которых очевидно вероломство немцев в польском вопросе. В основе союза лежат обещания, которые они теперь отрицают; мы должны отделаться от них без всяких сомнений». Но Муссолини еще колебался.
На следующий день Чиано проговорил с Муссолини около шести часов кряду.
«15 августа. Дуче …убежден, что мы не должны безоглядно следовать за немцами. Тем не менее… ему нужно время, чтобы подготовить разрыв с Германией. …Он все более и более убеждается, что западные демократии будут драться… На сей раз это будет война. А наше положение не позволяет нам участвовать в войне.
18 августа. Разговор с дуче утром; настроение у него, как обычно, переменчивое. Он все еще считает, что западные страны все-таки не вступят в войну и Гитлер ловко провернет дело, а дуче не хочет, чтобы дело проворачивали без него. Кроме того, он боится гнева Гитлера. Он полагает, что расторжение договора или любой подобный шаг могут привести к тому, что Гитлер на время оставит Польшу и сведет счеты с Италией. Из-за всего этого дуче крайне обеспокоен и раздражен.
