И все же, с какой стороны ни посмотри, быстрый захват Дании и Норвегии явился важной победой Гитлера и обескураживающим поражением англичан. Эта победа обеспечила безопасность доставки руды зимой в Германию, дала дополнительное прикрытие подступов к Балтике, позволила немецкому военно-морскому флоту решительно прорваться в Северную Атлантику и обеспечила немцев прекрасными портовыми сооружениями для базирования подводных лодок и надводных кораблей, чтобы вести войну на море против Англии. Она позволила Гитлеру приблизить свои авиационные базы на сотни миль к главному противнику. И, пожалуй, самое важное — это огромный рост военного престижа Третьего Рейха и, соответственно, упадок престижа западных союзников. Нацистская Германия казалась непобедимой. Австрия, Чехословакия, Польша, а теперь Дания и Норвегия легко развалились под ударами Гитлера или под угрозой применения силы, и даже помощь двух крупных западных союзников в последнем случае не оказала никакого влияния на ход событий. Казалось, будущее принадлежит Гитлеру и нацизму.
Для остальных нейтральных стран захват Гитлером Дании и Норвегии являлся вместе с тем ужасающим уроком. Очевидно, нейтралитет уже не давал гарантии маленьким демократическим государствам, пытающимся выжить в мире, где господствовали тоталитарные режимы. Только что это поняла Финляндия, а теперь Дания и Норвегия. Им, отказавшимся принять в свое время — до фактической агрессии — помощь дружественных держав, приходилось теперь винить себя за свою слепоту
[79]
.
Нужно было извлечь определенные выводы из молниеносного захвата Гитлером Скандинавских стран. Наиболее серьезный вывод — значение авиации, ее превосходства над военно-морскими силами, когда наземные авиабазы находятся поблизости. Не менее важен был старый вывод, что победы часто достигает тот, кто действует решительно и изобретательно. И то и другое было присуще нацистской авиации и флоту, а Дитль в Нарвике проявил изобретательность, какая отсутствовала у союзников.
И еще один существенный военный итог скандинавской кампании, который не был оценен сразу, поскольку не представлялось возможным заглянуть слишком далеко вперед. Потери в живой силе с обеих сторон оказались сравнительно невелики. Немцы потеряли 1317 человек убитыми, 2375 пропавшими без вести и 1604 ранеными, всего — 5296 человек; потери норвежцев, французов и англичан составили чуть менее 5 тысяч. Англичане потеряли один авианосец, один крейсер и семь эсминцев, поляки и французы — по одному эсминцу. Немецкие потери оказались более существенными: десять из двадцати эсминцев, три из восьми крейсеров, линейные крейсера «Шарнхорст» и «Гнейзенау», а также линкор «Лютцов» получили столь серьезные повреждения, что в течение нескольких месяцев находились в ремонте. Для предстоящей летней кампании у Гитлера не было настоящего флота. Когда подошло время осуществлять вторжение на Британские острова — а время это подошло очень скоро, — отсутствие достаточных военно-морских сил оказалось непреодолимым для операции «Морской лев».
Однако тяжелые потери немецкого флота не вызывали теперь особой тревоги у фюрера, и, включив в начале мая Данию и Норвегию в длинный список своих завоеваний, он работал рука об руку со своими старательными генералами, ибо они уже отбросили сомнения, обуревавшие их прошлой осенью, над последними приготовлениями к операции, которая — они были в этом уверены — должна была привести их к величайшей победе.
Глава 21
Победа на Западе
Прекрасным весенним утром 10 мая 1940 года посол Бельгии и посланник Нидерландов в Берлине были вызваны на Вильгельмштрассе, где Риббентроп сообщил им, что немецкие войска вступают на территорию их стран в целях обеспечения их нейтралитета перед лицом нависшей угрозы нападения англо-французских армий — аналогичный бесчестный предлог был использован всего месяц назад для оправдания оккупации Дании и Норвегии. Официальный немецкий ультиматум призывал оба правительства принять необходимые меры, чтобы воспрепятствовать оказанию сопротивления. В случае такового оно будет решительно подавлено всеми имеющимися средствами и ответственность за кровопролитие «всецело ляжет на королевское бельгийское и королевское нидерландское правительства». В Брюсселе и Гааге, как недавно в Копенгагене и Осло, немецкие послы направились в министерства иностранных дел с аналогичными посланиями. По иронии судьбы в Гааге ультиматум должен был вручить граф Юлиус фон Зех-Буркерсроде, немецкий посланник, являвшийся зятем Бетман-Холвега, бывшего канцлера кайзера, который в 1914 году публично назвал немецкие гарантии нейтралитета Бельгии, только что нарушенные империей Гогенцоллернов, клочком бумаги.
В министерстве иностранных дел в Брюсселе, в то время как немецкие бомбардировщики с ревом проносились над бельгийской столицей и от разрывов сбрасываемых ими на ближайшие аэродромы бомб дребезжали стекла, Бюлов-Шванте, немецкий посол, начал было извлекать из своего кармана официальную бумагу, но Поль Анри Спаак остановил его.
«Прошу прощения, господин посол. Первым буду говорить я. Германская армия только что напала на нашу страну, — сказал Спаак, не пытаясь скрыть своего возмущения. — Уже во второй раз за двадцать пять лет Германия совершает преступную агрессию против нейтральной и лояльной Бельгии. То, что случилось, является даже более одиозным, чем агрессия 1914 года. Ни ультиматума, ни ноты, ни протеста какого бы то ни было характера не было предъявлено бельгийскому правительству. Только после нападения Бельгия узнала, что Германия нарушила взятые на себя обязательства… Германский рейх будет нести за это ответственность перед историей. Бельгия полна решимости защищать себя».
