Тем временем младшие офицеры из штаба Ольбрихта, которые либо примкнули к заговорщикам, либо, находясь поблизости от штаба на Бендлерштрассе, выжидали, как будут развиваться события, начали осознавать, что выступление терпит неудачу. Они хорошо понимали, как позднее признался один из них, что всех их перевешают как изменников, если переворот потерпит неудачу и если они вовремя не выступят против него. Один из них, подполковник Франц Гербер, бывший офицер полиции и убежденный нацист, раздобыл несколько автоматов и патроны к ним из арсенала в Шпандау. Около 10.30 эти офицеры пришли в кабинет к Ольбрихту и потребовали объяснить им, чего, собственно, он и его друзья добиваются. Генерал объяснил, и они молча удалились.
Однако минут через двадцать они возвратились во главе с Гербером и подполковником Бодо фон дер Хайде и, размахивая оружием, потребовали от Ольбрихта новых объяснений. На шум заглянул Штауфенберг, и его тут же задержали. Когда он, отодвинув засов, сумел вырваться и бросился бежать по коридору, в него выстрелили и ранили в единственную руку. Контрзаговорщики открыли беспорядочную стрельбу, никого, правда, не задев, кроме Штауфенберга. Затем принялись прочесывать помещения в крыле здания, где сосредоточился штаб заговорщиков, и сгонят их в одно место. В бывший кабинет Фромма они привели Бека, Гёпнера, Ольбрихта, Штауфенберга, Хефтена и Мерца. А вскоре там появился и сам Фромм, размахивая пистолетом.
«Итак, господа, — сказал он, — теперь я стану обращаться с вами так, как вы обращались со мной». Но повел он себя по-иному.
«Сдать оружие!» — скомандовал он и объявил тем, кто еще недавно держал его под арестом, что они арестованы. «Вы не посмеете требовать этого от меня, вашего бывшего начальника, — спокойно сказал Бек, доставая свой пистолет. — Я сам сделаю выводы из этой тяжкой ситуации». «Хорошо, только направляйте его на себя», — предупредил Фромм. Однако у блестяще воспитанного бывшего начальника генерального штаба в момент самого тяжкого в его жизни испытания не хватило воли, что сразу уронило его в глазах офицеров. «Я вспоминаю сейчас былые дни…» — начал было он, но Фромм резко оборвал его: «У нас нет времени выслушивать всякую чушь. Я прошу вас перестать болтать и сделать что-нибудь».
Бек так и поступил. Он нажал на курок, но пуля лишь поцарапала ему голову. Он тяжело опустился в кресло. Царапина слегка кровоточила. «Помогите пожилому человеку», — приказал Фромм двум молодым офицерам, но, когда они попытались отобрать пистолет, Бек воспротивился, попросив предоставить ему еще одну возможность. Фромм кивнул в знак согласия.
Затем он повернулся к остальным заговорщикам: «А вам, господа, если вы хотите что-нибудь написать, я даю еще несколько минут». Ольбрихт и Гёпнер попросили бумаги и присели, чтобы написать своим женам короткие прощальные письма. Штауфенберг, Мерц, Хефтен и другие продолжали стоять молча. Фромм вышел из комнаты.
Он принял решение уничтожить этих людей и тем самым замести следы. Хотя он и отказался играть активную роль в заговоре, однако знал о его существовании, не один месяц укрывал убийц и никому не сообщал об их замыслах. Теперь же ему хотелось выслужиться, предстать перед Гитлером человеком, подавившим мятеж. Одного лишь не понимал Фромм — в глазах нацистских бандитов его решение было слишком запоздалым.
Он вернулся минут через пять и объявил от имени фюрера, что на заседании «трибунала» (доказательств, подтверждающих его проведение, нет) вынесены смертные приговоры четырем офицерам: полковнику генерального штаба Мерцу, генералу Ольбрихту, полковнику, имя которого он отныне не желает произносить (Штауфенбергу), и лейтенанту (Хефтену).
Два генерала — Ольбрихт и Гёпнер все еще писали письма женам. Генерал Бек полулежал в кресле, лицо его было запачкано кровью, сочившейся из царапины, четыре офицера, приговоренные к смерти, стояли навытяжку.
«Итак, господа, — обратился Фромм к Ольбрихту и Гёпнеру, — вы готовы? Я вынужден просить вас поторопиться, чтобы не осложнять положение остальных».
Гёпнер закончил письмо и положил его на стол. Ольбрихт попросил конверт, вложил в него письмо и заклеил. Бек, пришедший наконец в себя, попросил другой пистолет. Рукав кителя Штауфенберга пропитался кровью. Его и его троих осужденных товарищей вывели наружу. Фромм приказал Гёпнеру следовать за ними.
Внизу, во дворе, при тусклом свете затемненных фар армейского автомобиля четырех офицеров торопливо расстрелял взвод охраны. Очевидцы свидетельствуют, что все это происходило в суете, под крики охранников, спешивших укрыться от ожидавшегося воздушного налета, — английские самолеты бомбили в это лето Берлин почти каждую ночь. Перед смертью Штауфенберг крикнул: «Да здравствует священная Германия!»
Тем временем Фромм предложил генералу Гёпнеру нечто вроде выбора. Три недели спустя Гёпнер, над которым уже нависла тень виселицы, упомянул о нем перед Народным судом.
«Признаться, Гёпнер, — сказал мне тогда Фромм, — все это причиняет мне боль. Мы были друзьями, как ты помнишь. Ты ввязался в это дело и должен отвечать за последствия. Ты готов последовать примеру Бека? Иначе я буду вынужден сейчас же арестовать тебя».
Гёпнер ответил, что он «не считает себя настолько виновным» и надеется оправдаться. «Понимаю», — ответил Фромм, пожимая ему руку. Гёпнера отвезли в военную тюрьму в Моабите.
Когда его уводили, он услышал сквозь дверь, ведущую в другую комнату, утомленный голос Бека: «Если не получится и на этот раз, прошу вас помочь мне». Затем раздался выстрел из пистолета. Вторая попытка Бека застрелиться также не удалась. Фромм просунул голову в дверь и еще раз сказал офицеру: «Помогите пожилому человеку». Этот неизвестный офицер отказался нанести «удар милосердия», перепоручив потерявшего сознание от второго выстрела Бека сержанту, который оттащил его в сторону и прикончил выстрелом в шею.
Часы показывали за полночь. Единственный серьезно подготовленный мятеж, поднятый против Гитлера за одиннадцать с половиной лет существования Третьего Рейха, был подавлен за одиннадцать с половиной часов. Скорцени прибыл на Бендлерштрассе с бандой вооруженных эсэсовцев и прекратил дальнейшие экзекуции. Будучи полицейским, он хорошо понимал, что нельзя убивать тех, кто под пыткой может дать много ценных сведений о масштабах заговора. Поэтому, распорядившись надеть наручники на остальных заговорщиков, он отправил их в тюрьму гестапо на Принц-Альбрехтштрассе и поручил сыщикам собрать все обличительные документы, уничтожить которые у заговорщиков не хватило времени. Гиммлер, который прибыл в Берлин несколько раньше и временно развернул свой штаб в министерстве Геббельса, охраняемом частью батальона Ремера, связался по телефону с Гитлером и сообщил ему, что мятеж подавлен. Тем временем по Восточной Пруссии из Кенигсберга в Растенбург мчался автомобиль с радиостанцией, чтобы дать Гитлеру возможность выступить по радио с обращением, о котором радиостанция «Германия» предупреждала каждые несколько минут начиная с 9 часов.
Наконец около часа ночи хриплый голос Адольфа Гитлера разорвал тишину летней ночи:
«Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во-первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во-вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии.
