Один раз в парке я случайно познакомилась с одной немецкой бабулей. Женщина была не просто пожилая, а очень старая, подбирающаяся к столетнему рубежу. Так оно и оказалось: ей стукнуло девяносто три года. На вопрос, есть ли у нее подруги, я приготовилась услышать естественный ответ: «Нет, все уже умерли», но бабушка бодро сказала: «Конечно есть, но только они… старше меня, одной – девяносто пять, другой – девяносто семь!» Я была приятно удивлена. Не знаю, но то, что чувствуют женщины, которым за девяносто, можно понять лишь в том случае, когда сама доберешься до этих лет.
Однако и среди долгожительниц встречаются еще активистки, способные и в столь солидном возрасте вести деятельную чувственную жизнь и завязывать отношения даже с молодыми людьми. Например, известный немецкий режиссер и актриса, любимица Адольфа Гитлера Лени Рифеншталь в свои сто лет жила с шестидесятиоднолетним мужчиной! А великая Эдит Пиаф, да и многие другие, в основном, богатые и всемирно известные женщины?! Думаю, главная причина этого кроется в том, что быть и жить рядом с легендой, со знаменитостью, со звездой всемирной величины для юных кавалеров нечто особенное – это значит войти вместе с ней в историю.
С одной стороны, во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной внешность да и возраст – дело десятое. На первом месте стоят, конечно, взаимопонимание, душевное единение и совместимость, тогда и в сто лет не будет повода для одиночества. Дай бог! С другой стороны, прекрасная душевная и духовная связь еще не означает в столь преклонном возрасте женщины наличия сексуальных отношений. Это, скорее, не любовь, а крепкая дружба и дань ее былому величию. Простые же бабки-пенсионерки в своем почтенном возрасте уже обычно никому, кроме безденежных детей и внуков, вечно покушающихся на их пенсию, не нужны, а уж мужчинам – тем более.
Няня Ефима-младшего была, видимо, как женщина не востребована, поэтому своим нелегким беспокойным трудом усиленно зарабатывала на приближающуюся старость, а проводить двадцать четыре часа бок о бок с младенцем – задача совсем не простая. Я посмотрела ее документы. Она никогда не была замужем, не имела ни семьи, ни детей. Незавидная судьба для любой женщины! Может, потому и производит впечатление суровой угрюмой бабки?! Человека можно понять, лишь поставив себя на его место. Ее место в этой жизни было отнюдь не под солнцем. Я поймала себя на мысли, что ее маленький воспитанник столь же одинок, как и она сама.
Он не нужен был беспутной матери, которая недрогнувшей рукой продала его, к счастью, собственному отцу. Среди чужих людей или в детском доме судьба малыша могла сложиться просто трагично. Однако и родной отец в нем не нуждался и, сделав благородное дело и взяв его в свою семью, совсем не стремился к сближению с ним и не проявлял никаких отцовских чувств, наверное потому, что этот мальчишка был вечным напоминанием измены, едва не лишившей его смысла жизни – семьи, к которой он безумно привязан. А уж на моей шее и подавно этот пацан висел, словно многокилограммовая гиря, потому как умудрился родиться вследствие предательства человека, которого я боготворила и которому доверяла, как самой себе.
Голова была полна мыслями, но сердце при воспоминании о новом члене нашей семьи не билось сильнее, а просто молчало. Я совершенно не интересовалась им, и все это время со дня появления на свет его матерью и отцом была няня. Как-то Дарья Васильевна попросила зайти меня в детскую. Крайне недовольная этой просьбой, я осторожно вошла в комнату. Нянька держала на руках грудничка. Вот так впервые мы с ним и познакомились. Это был пухленький очаровательный малыш, очень живой и активный, но больше всего меня поразили его огромные, необыкновенные, ярко-синие глаза, наивные и в то же время какие-то уже недетские. Маленький Фима как будто чувствовал свою ненужность нам, поэтому старался лишний раз не привлекать к себе внимания, как бы следуя поговорке: «Бойтесь равнодушных». Вот чего-чего, а этого добра в нас хватало! Этот «вторженец», что удивительно, никогда не хныкал и не плакал и казался довольным, наверное, потому что его жизнь с матерью была гораздо хуже, чем с нами.
– Ольга Рафаиловна, пожалуйста, подержите его. Мне надо перестелить постель.
Мне показалось, что сделала она это намеренно, хотела, видимо, перетянуть меня на его сторону. От малыша исходил одуряющий молочный запах. Чтобы не «расклеиться» и не изменить своего отношения к нему, я держала мелкого на вытянутых руках, не приближая к себе, борясь с искушением зацеловать его пухленькие щечки и в аппетитных складочках шейку. Сначала он смотрел на меня с удивлением, потом, пуская пузыри, начал улыбаться, бурно выражая свою радость. Мне стало смешно, и я изо всех сил сдерживалась, чтобы не засмеяться. Затем засучил ножками и ручками и потянулся к моим сережкам, но по ходу схватил ручонкой прядь моих волос и сразу же начал тянуть к себе.
– Дарья Васильевна, – позвала я няньку на помощь, – прошу вас, отцепите его от меня!
Она аккуратно освободила мои волосы и, взяв весельчака на ручки, отнесла в кроватку. Мелкий, раскидав по подушке свои нежные темные кудряшки, все так же приветливо улыбаясь, таращил на меня свои огромные ярко-синие глазенки. «Но каков красавчик, – поразилась я, – этот оставит позади себя и моего Гришеньку!» Единственным человеком, которому был нужен этот несчастный ребенок и кто его принял, оставался мой любимый и добрый сыночек, признавший Фиму-младшего как брата. Гришка хотел воспитывать малыша и возиться с ним. Вообще-то я очень люблю детей, особенно маленьких: как-никак вырастила четверых, не говоря уже о внуках, но только этому мальчишке в моем сердце не было места. Однако я находилась под впечатлением от встречи с ним. Перед глазами маячил маленький Ефим, нос щекотал запах его аппетитного тельца. Хитрой Дарье все же удалось обратить на «пришельца» мое драгоценное внимание. «Нет, нет и нет, – говорила я себе, – ни за что!!! Он мне не нужен!! Пусть скажет спасибо, что не очутился в детском доме!»
И тут же подняли голову рассерженные советчицы – две половинки моей измученной души.
– Да, – хором заявили они, – не ожидали от тебя такой жестокости, Ольга! Очень в тебе разочарованы! Посмотри, какой он хорошенький, и характер замечательный: не орет день и ночь, не капризничает. Да что он, собственно, тебе сделал? За что ты его так ненавидишь?!
– Идите к черту! – послала я их далеко и надолго. – Я сама знаю, что мне делать. У меня есть свои дети, и чужие мне не нужны!
– Так у тебя, кстати, и чужих хватает, чем он хуже Лизки или Ольки? Чем отличается? Ты нелогична в своей принципиальности!
– Чем отличается, спрашиваете? Подлостью, вот чем! Он вообще не должен был появиться на свет, потому как дан моему мужу не богом, а дьяволом!
После моей пламенной речи мнения половинок разделились.
– А знаешь, – заявила оппозиционерка, – я Ольгу понимаю! Это плод измены любимого мужа, и у нее, конечно же, есть повод его ненавидеть.
Вот спасибо, не ожидала поддержки!
– А я не понимаю, – возмутилась та, которая всегда слыла моей ярой защитницей, – ну измена, ну предательство, но мальчик ведь не виноват, что его папаша зачал его с другой женщиной, и что же теперь он должен расплачиваться за это всю жизнь?! Зачем же ты, дорогая, взяла его к себе? – обратилась она ко мне с вопросом. – Чтобы сделать мужу приятное? Просто сдала бы в детский дом и всё: с глаз долой – из сердца вон, и живи себе спокойно. А если уж позволила остаться, тогда быстренько становись ему настоящей матерью: «Назвался груздем – полезай в кузов»!
