На палубе в полумгле профессор разглядел силуэты Моны и какого-то молодого человека. Они горячо шептались. Алекс вышел на освещенное пространство, и Мона, увидев его, с беспечной улыбкой сказала:
— О эти несносные слуги! Иди, Ахмед, и принеси нам мороженого! Где вы пропадали? — слегка надув губки, спросила она.
Глаза.
Глаза плавают, как вырванное сердце в формалине.
Почему они такие мертвые? Таких глаз у женщины не бывает.
Все это неслось в голове у профессора, как ветер перед бурей. Алекс прекрасно понимал, что девушка виде-
ла, как он выходил в ванную комнату. И еще Енски ясно видел, что это был не слуга. Он чувствовал, что каждая улыбка прекрасной египтянки — всего лишь плохо нарисованная картина. Фреска на стенах гробницы.
— Я приводил себя в порядок, — с сухой вежливостью ответил он. — Ведь мы, англичане, не привыкли к такого рода празднествам. И потом, Мона, ты знаешь, что я уже далеко не молод.
Ее глаза скользнули по Енски сверху вниз, а мимолетная улыбка подтвердила, что со зрением у нее все в порядке.
“Это я сам себе вру”, — подумал профессор.
— Тогда, чтобы сгладить твое впечатление о моих соотечественниках, я покажу тебе, как восходит Сириус. — И она потащила его к левому борту яхты.
— Леди, — мягко отстранился профессор, — восток с другого борта яхты. И для восхода Сириуса еще рановато. В этих широтах он восходит значительно позже.
На месте, которое они только что покинули, сверкнуло что-то металлическое, и раздался мягкий плеск волн. Алекс заглянул Моне через плечо.
— Что это было? — озабоченно спросил он. Египтянка широко открыла глаза и недоуменно ответила:
— Я ничего не слышала.
— Девочка. — Алекс мягко привлек ее к себе и наклонился к очаровательному ушку. — Ни за что не поверю, что ты настолько стара, что не услышала такого громкого звука. — Он откинул прядь волос, вспыхнул факелом и осыпался пеплом в одно мгновение.
Око Гора!
Крошечная татуировка на мягкой подушечке уха.
Алекс затаил дыхание и постарался собрать все свое самообладание в слабый старческий кулак.
— Ведь так, дорогая? — заглянул ей в глаза.
Зазвонил мобильный телефон. Он извинился и отошел на пару шагов, чтобы ответить на звонок. За его плечом снова раздался плеск. Археолог повернулся лицом к Моне. Она яростно жестикулировала темному силуэту на капитанском мостике.
— Папа! — раздался в трубке взволнованный голос Гора. — Почему ты так долго не брал трубку? Я беспокоился.
— Все в порядке, сын. С Рождеством тебя! — На сердце у Енски потеплело.
— Папа, знаешь, что-то на душе неспокойно было. Хотелось услышать твой голос и убедиться, что с тобой все в порядке, — с тревогой говорил сын. — Как у тебя дела?
— Я нашел богиню, — глядя на Мону, сказал Алекс. Та смущенно заулыбалась.
— О Господи! — воскликнул Гор. — Кто это женщина?
— Это кошка. Серая кошка, которую зовут Баст, — со смехом сказал Енски. Ему вдруг до колик захотелось оказаться в номере и погладить полосатую бестию.
— Где ты ее нашел? — с облегчением спросил Гор.
— Это долгая история.
Они попрощались, уговорившись, что вскорости созвонятся.
Мона выглядела как спущенный воздушный шарик.
“Женщины очень похожи на капризных детей”, — подумал Енски и сказал:
— Как ты думаешь? Если я тебя сейчас украду, твои гости заметят, что тебя нет?
Девушка с сомнением пожала плечами.
— Тогда будем считать, что не заметят.
Алекс взял ее за руку и мягко, но настойчиво увлек за собой.
“Уж у себя в номере, да наедине, я выпытаю у тебя, откуда эта милая татуировка”, — думал он.
* * *
Время было уже за полночь. После шумного праздника в коридоре гостиницы стояла пугливая тишина. Шаги душились в самом зародыше плотной ковровой дорожкой. Они пробрались к номеру профессора, как ушлые заговорщики.
Профессор открыл дверь номера и, не боясь прослыть некультурным, первым заглянул в полуоткрытую дверь.
Ему открылась прелестная домашняя картинка. Баст улеглась на маленьком высоком столике у стены в прихожей, разбросав по полу все вещи, которые там некогда стояли. Задрав полосатую мордочку, она с интересом наблюдала за каким-то предметом, спрятанным от профессора полуоткрытой дверью. Ее хвост покачивался, как очковая змея, зачарованная свирелью.
— Моя кошечка, — начал профессор, но его сюсюканье было перебито нахальным урчащим возгласом кошки, что в переводе на нормальный английский звучало примерно как: “Не мешай! Смотри, какая мышка висит!”
— Что ты там увидела? — спросил он и заглянул за дверь.
На сотую долю секунды ему предстала дурацкая картина из американского комикса.
В распахнутом оконном проеме его номера, свесившись вниз головой, висел нинзя! По-другому это нельзя было назвать. Человек в черном комбинезоне и черной маске, с каким-то неимоверно тяжелым арбалетом в руках напрашивался именно на такое сравнение.
Алекс Енски, тотчас облившись холодным липким потом, вывалился в коридор, с грохотом захлопнув дверь. Мгновением позже в нее воткнулась тяжелая стрела, проломав доску на уровне груди профессора. Он повернулся к Моне и, с совершенно окосевшим взглядом и истерически подхихикивая, развел руками:
— Вот так вот я и живу. Тр-рубы Иер-рихонск-кие! А сам в сердцах подумал: “Опять с полицией разбираться!”
Глава одиннадцатая
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ КУТЕРЬМА
После внезапного ухода профессора Енски рождественское веселье, царившее за столом археологов, как-то поутихло.
Компания рассыпалась на небольшие группки, каждая из которых была одушевляема своим интересом. Бумба вновь пытался споить Анубиса, что ему почти удалось, несмотря на грозные взгляды и не менее грозные реплики, то и дело адресуемые им мисс МакДугал. Миша тихо грустил за бокалом “Гиннесса”, прикидывая в уме баланс их поездки и приходя в общем-то к неутешительному сальдо. Парочка студентов-практикантов клеилась к местной певичке, натыкаясь на упорное нежелание той признать их мужские достоинства. Бетси же завела с Ральфом научную дискуссию по поводу гробницы “Мастабат Фарун”, принадлежащей последнему фараону Четвертой династии Шепсескафу.
Она так и не поняла, отчего вдруг парень завелся, когда зашла речь об этом памятнике. Так мило беседовали о том о сем. Бетси ужасно импонировало то, что этот красивый молодой человек весь вечер ухаживал за ней. Подливал шампанское в ее бокал, приглашал танцевать. От ритма арабской музыки и выпитого у девушки чуть кружилась голова. Язык развязался. Элизабет без умолку болтала, рассказывая Ральфу о приключениях, которые ей некогда довелось пережить.
