Однако пифагорейцы ратовали за соблюдение целибата только жарким и сухим летом, а весной и осенью – по возможности. Сексуальные отношения в зимнее время меньше ослабляли организм и потому были более приемлемы, хотя, как и все прелести любви, тем не менее, вредили здоровью. Мужчине, задавшему Пифагору вопрос о том, когда ему лучше иметь близость с женщиной, мудрец ответил: «А когда ты хочешь потерять ту силу, которую имеешь?»
[70]
Пифагор также подчеркивал, что половую жизнь не следует начинать до достижения мужчиной двадцатилетнего возраста, и хвалил строгость греческих правил, запрещавших заниматься любовью в храмах с женщинами, которые были чьими-то сестрами, матерями или дочерьми, иначе говоря, вообще с какими бы то ни было женщинами. Единственные половые сношения, которые он допускал, должны были иметь целью создание потомства, причем вступать в них следовало только мужу и жене.
Платон доработал и включил многие идеи Пифагора в свою чрезвычайно влиятельную философскую систему. Он тоже был дуалистом и в моральном отношении рассматривал душу как более высокую субстанцию, чем тело, мешавшее ей в достижении ее высоких целей. В зависимости от ее выражения он рассматривал любовь как священную или как оскверняющую и унижающую. Половой акт был самой низшей ее формой, при которой человек превращался в зверя. Чтобы подняться от низших форм любви к высшим, нужно было вести добродетельный образ жизни, следуя строгим нравам, присущим учению пифагорейцев, в частности соблюдая сексуальное воздержание.
В «Республике» Платона общительный человек задал поэту Софоклу грубый вопрос о его сексуальности: «А что, Софокл, с твоим служеньем Афродите – твоя природная сила не ослабла?» На это Софокл ответил: «Умолкни, человек, я с радостью ушел бы от того, о чем ты здесь толкуешь, как будто бы сбежал от дикого и яростного хозяйского зверя»
[71]
.
Столетия спустя после того, как Платон создал учение об идеях и вещах, христианские теологи, погрузившиеся в платоновские концепции, стали его славить как христианина, жившего до рождения Христа. Его идеи были столь чисты, непреложны, вездесущи и протяженны во времени, что их можно было уподобить божествам, в противоположность вещам, явно соответствовавшим уровню смертного человечества со всей его скверной и печалью.
У стоиков было похожее учение о сексуальности. Сама по себе она не рассматривалась как нечто презренное, мерзкой она становилась лишь тогда, когда люди блудили с неуемной страстью и похотью. Но акт продолжения рода, совершаемый людьми, соединенными узами брака, считался в порядке вещей
[72]
. Римлянин Сенека писал:
мудрому человеку следует любить жену рассудочно, а не чувственно. Пусть он контролирует свои порывы и не теряет голову от близости с ней. Нет ничего порочнее, чем любить жену, как любят блудниц
[73]
.
Стоики руководствовались принципами природы, добродетели, благопристойности и умеренности, проявлявшимися в аскетической жизни, привлекавшей многих сторонников.
С течением столетий все большее число аскетов вносили весомый вклад в образ жизни, обычно включавший свободный доступ к половой жизни с рабынями, гомосексуальные связи между мужчинами и мальчиками, широко распространенную проституцию и общение – иногда на регулярной основе – с куртизанками, которых называли гетеры. (Характерными чертами этого общества также были договорные браки, жесткий контроль над женщинами, особенно среди высших слоев общества, и огромные штрафы за совращение невинных девушек.) Все более широкое распространение получала непорочность, часто означавшая то же самое, что воздержанность, стойкость и энергичность. Ко времени зарождения христианства для него уже сложились условия утверждения и распространения в мире, где все большую роль играли идеи сексуального аскетизма.
Подготовка ессеев к Армагеддону
[74]
В то самое время, когда усиливался языческий аскетизм, наряду с ним развивался апокалиптический и аскетический культ у евреев. Набожные и мессиански настроенные ессеи заявляли, что происходят от брата Моисея – Аарона. Они неукоснительно выполняли Моисеевы законы, соблюдали субботу и все праздники религиозного календаря, а также ритуальную чистоту. Они верили в наступление конца света и разделяли концепцию избранного народа. Однако здесь их представления с другими евреями расходились. Они рассматривали себя как «Израиль, идущий путем совершенствования», «истинный Израиль», и потому исключали себя из основной части еврейства как избранного народа. (В отличие от фарисеев и хасидов, называющих себя «собрание благочестивых», ессеи величали себя еврейским народом.)
[75]
Враждебные отношения ессеев с другими группами населения ускорили их уход в необжитые земли, где они создавали в основном мужские монастырские общины, жившие в соответствии с их уникальным учением. Они соблюдали целибат и не женились. У них не было рабов либо потому, что они выступали как поборники равноправия, либо потому, что не хотели, чтобы среди них жили иноверцы, из числа которых рекрутировались рабы. (Они ненавидели иноверцев и, в отличие от других евреев, считали, что все они обречены на адские муки. Тем не менее более умеренные, открытые ессеи из группы, жившей в Дамаске, имели рабов.) Они отвергали многие другие еврейские ритуалы, но делали жертвоприношения Иерусалиму и сами приносили жертвы.
Поселение ессеев Кумран было построено замечательно – там возвышалась башня и существовали ванны для ежедневных ритуалов омовения. Члены общины выращивали финики, делали финиковый мед, возделывали поля. Это была настоящая коммуна, где все принадлежало всем ее членам, а новообращенные должны были передавать всю свою собственность и будущие заработки в пользование общины. В результате, хоть они презирали иноверцев за их богатства, которые называли «награбленное добро», их община стала весьма состоятельной. Они размещали, кормили, одевали и заботились обо всех ее членах, включая больных, нуждающихся и престарелых.
Жизнь ессеев была незамысловатой и умеренной. Дважды в день священники готовили одно блюдо однообразной пищи, которую ели с хлебом, причем трапезы проходили в полном молчании. Иосиф Флавий, некоторое время живший вместе с ессеями, описал их повседневную жизнь. Завершив многочасовую работу, они собирались вместе, надевали белые набедренные повязки и купались в холодной воде, а потом без суеты рассаживались в ожидании трапезы. Пекарь приносил им буханки хлеба, а повар вносил блюдо с пищей одного вида. По существовавшему обычаю никто не мог вкусить еду до произнесения благодарственной молитвы, и потому до начала трапезы и по ее завершении они славили Господа за Его щедрость. После этого они снимали белые одежды и снова шли работать до наступления времени ужина.
