Награда за столь жестко контролируемую жизнь с соблюдением целибата была не только духовная. Монахинь в их общинах уважали и почитали. Они были образованными, однако обычно их подготовка не связывалась с индивидуальными профессиональными склонностями, профессии навязывались им их орденом: самыми распространенными из них были профессии учительниц и медицинских сестер. Большинство духовных орденов преуспевали в финансовом отношении, поэтому не удивительно, что многие из них были весьма состоятельными. В случае серьезного заболевания и в старости монахини были ограждены от материальной нужды благодаря этим средствам.
Второй Ватиканский собор перевернул этот монастырский мир с ног на голову, и сотни тысяч монахинь его покинули. Собор упразднил их уникальность, провозгласив, что «все члены Церкви получили одинаковое призвание “к полноте христианской жизни и совершенству милосердия” постольку, поскольку были крещены»
[1050]
. Несмотря на призвание, оказалось, что монахини были такими же, как и остальные благочестивые католики, дорогими и любимыми, но не единственными в своем роде. Более того, собор подтвердил, что монахини не могут быть священниками, эта прерогатива сохранялась исключительно за мужчинами. Чем же тогда соблюдающие целибат, приносящие жертвы и преданно служащие Господу монахини отличаются от других набожных, но не соблюдающих целибат католичек? Понятно, что ничем. «Одним махом, – пишет Патриция Уиттберг во “Взлете и падении католических религиозных орденов”, – собор свел на нет ту идеологическую основу, на которой на протяжении восемнадцати столетий покоилась религиозная жизнь Римско-католической церкви»
[1051]
.
После Второго Ватиканского собора стремительные радикальные перемены кардинально сказались на преобразовании монастырей. Изменился рекомендуемый стиль одежды, и монахини стали выглядеть как скромно одетые женщины. Их посылали учиться в колледжи и университеты, где они общались с теми, с кем сами считали нужным. Нередко они жили, объединяясь в небольшие группы или даже поодиночке, без матери настоятельницы. Работая на интересных работах и занимая ответственные должности, доступные женщинам с соответствующим образованием, монахини получали высокие зарплаты, которые почти полностью должны были передавать своим духовным орденам, до мельчайших деталей расписывавшим их собственные траты на жизнь.
Мир тоже менялся на глазах. Загадочная женская душа обрела новые возможности для выхода энергии – такие, как получение образования, продвижение по службе, работа на производстве, социальные свободы. В раскрепощении женщин невозможно переоценить освободительное воздействие противозачаточных средств даже для некоторых католичек, защищавших церковное учение в той его части, где говорится о контроле собственного тела. Тот факт, что пастырское служение для женщин все еще недоступно, означает, что монастыри более не предоставляют возможности для их восхождения по социальной иерархической лестнице, хотя это, как постоянно убеждались монахини, было вполне доступно их сестрам за пределами Церкви. И поскольку традиционно католические учебные и медицинские учреждения все в большей степени подвергались процессу обмирщения, те, кто посвящал жизнь служению другим, могли выполнять свои обязательства и в светских организациях. Уважение к ним, раньше воспринимавшееся как нечто само собой разумеющееся, ослабевало по мере усиления нападок критиков на их совместные богатства, обвинений в самодовольстве и постановке вопросов об их преданности делу решения общественных проблем
[1052]
.
На фоне двух менявшихся миров – католицизма после Второго Ватиканского собора, с одной стороны, и основной части общества, тяготевшего к реформаторству, с другой, – монахиням и потенциальным новообращенным пришлось глубже задумываться о выборе жизненного пути. И когда это произошло, началось «кровотечение». То же самое стало происходить и в связи с резким уменьшением численности новообращенных. Следствием этих двух процессов оказалось радикальное изменение в социальном составе монахинь: основной частью послушниц их орденов становились старевшие и состарившиеся сестры. Из тридцати шести тысяч католических монахинь Канады 57 процентов достигли пенсионного возраста – шестидесяти пяти лет, а больше половины престарелых служительниц Церкви уже отметили семьдесят пятый день рождения. Монахини в возрасте до тридцати пяти лет составляют лишь 1,4 процента. В настоящее время смертность в пять или шесть раз превышает пополнение их рядов.
Одним из многих следствий «кровотечения», сказывающихся на молодых монахинях, является финансовое положение: по мере того, как все больше средств расходуется на нужды пожилых сестер, число которых возрастает с каждым годом, зарплаты их работающих младших подруг становятся все более важным источником их совместного выживания. Обеспеченность сообщества монахинь представляется все более проблематичной: как обедневшие ордена смогут поддерживать их в старости спустя несколько десятилетий?
Многие монахини, покинувшие свои ордена на начальных этапах «кровотечения», наряду с обетами целибата и покорности, относили эти проблемы к числу основных причин принятого ими решения. (Сегодня те, кто собирается покинуть монастыри, чаще указывают на вопросы финансирования. Их все больше возмущает обязанность передавать львиную долю своего заработка старшим сестрам, которые относятся к ним как к малым детям, присваивая себе эти средства в качестве благотворительных пожертвований.)
Со времени Второго Ватиканского собора целибат стал одним из ключевых факторов в уравнении, определяющем решение стать монахиней. Само по себе сохранение девственности редко служило мотивацией для решения женщин посвятить жизнь духовному служению. Скорее оно составляло неотъемлемую и неизбежную часть религиозного призвания, нередко самую его легко выполнимую часть. Ее цена – бездетность и одиночество, – казалось, стоила получаемого вознаграждения: привилегированного положения в лоне Католической церкви; обретенной чести оставленных земных семей; образовательных, производственных и профессиональных возможностей; избавления от беспокойства, связанного с финансовыми проблемами.
После Второго Ватиканского собора такого рода награды за пострижение в монахини сильно сократились. Мирянки тоже могли быть образованными, их брали на престижные места работы, иногда они даже занимали значительные должности в приходе. Зачем же тогда было давать обет целибата и лишать себя радости замужества и материнства, не говоря уже об эротических наслаждениях половой жизни? В течение двух десятилетий после собора многие монахини приходили к выводу о том, что теперь уже нет никакой убедительной причины для такого шага.
«Целибат был для меня проблемой, – говорила одна монахиня-вероотступница, объясняя свое решение покинуть лоно Церкви. – Мне не хватало мужского общества»
[1053]
. Вторая полюбила иезуита, ощущала с ним «интеллектуальную и эмоциональную близость, чувствовала родство душ и испытывала к нему физическое влечение»
[1054]
. Когда преподававшая монахиня «стала фантазировать и представлять себе близкие отношения с моими старшеклассниками… я поняла, что настало время уходить»
[1055]
. «Мне захотелось иметь собственных детей», – вспоминала еще одна монахиня
[1056]
. Такими были основные причины, после 1960-х гг. приведшие к отказу благочестивых монахинь от целибата и добавившие немало «капель» в процесс «кровотечения».
