Спустя несколько лет, родив еще нескольких детей, Марджери полностью утратила былое влечение к Джону, и сексуальные отношения между ними теперь вызывали у нее лишь ненависть. Потом Христос послал ей искушение, продолжавшееся три года. Дважды она чуть не впала в «западню разврата». Она стала испытывать пылкие чувства к молодому человеку, напрямую предложившему ей вступить в сексуальные отношения. После посещения церкви она пошла за ним и сказала ему, что согласна. Заметив, что он в нерешительности, Марджери вернулась домой и легла рядом с Джоном, но заснуть не могла. У нее было такое чувство, что Господь оставил ее, и она снова встретилась с тем молодым человеком. «Ты хочешь заниматься со мной любовью?» – спросила она. «Никогда, – резко ответил ей молодой человек, – даже за все золото мира. Скорее я дам себя разрезать на мелкие кусочки, как жаркое в горшке». Марджери пришла в отчаяние и следующие три года провела, опустошенная и подавленная, ежедневно терзаясь похотью, когда думала не о Джоне, а о том молодом мужчине. При этом ее не оставляло чувство, что Бог ее покинул.
Когда Марджери было сорок лет, она убедила Джона совершить с ней паломничество, в ходе которого необходимо было соблюдать целибат. Спустя восемь недель после начала путешествия к святым местам Джон вдруг спросил ее: «Что ты станешь делать, Марджери, если на нас нападет вооруженный разбойник и будет угрожать отрезать мне голову, если мы не займемся с тобой любовью?» Марджери явно растерялась, не зная, что ему ответить. Почему бы им не продолжать недавно ставшие непорочными отношения? Но Джон уже был доведен до предела, ему необходимо было знать «правду ее сердца». Любила ли все еще его жена? Марджери «с глубокой печалью» призналась, что скорее хотела бы видеть его мертвым, чем снова начать заниматься эротической «непристойностью»
[385]
. Этот разговор привел к еще более неприятным последствиям. Джон вдруг осознал, что последние восемь недель был импотентом (все это время воздерживаясь от половой жизни), и они с Марджери пришли к выводу о том, что такое его состояние вызвано сверхъестественными силами. «Давай принесем обет целомудрия», – предложила ему Марджери, но вместо ответа Джон стал ее домогаться.
На самом деле он обдумывал позицию, позволившую бы ему отстаивать свои интересы. Что она сама могла ему предложить в обмен на соблюдение целибата и разрешение, которое Марджери просила у него, чтобы совершить паломничество в Иерусалим? Они договорились о том, что жена будет продолжать делить с ним постель, прекратит поститься по пятницам и расплатится с его долгами. На том и порешили. Теперь Марджери считала, что путь к достижению святости перед ней открыт.
Она официально дала обет целомудрия, но ей было отказано в разрешении носить целомудренные белые одежды вдовы. Тем не менее она все равно их надела, пролила слез, сколько было положено, покричала до судорог, сколько сочла нужным, побилась, как того требовал обычай, в истерике и отправилась паломницей в Иерусалим. Собственный рассказ Марджери об этом мучительно долгом путешествии содержит забавный побочный сюжет о том, что спутники-паломники скоро стали относиться к ней с нескрываемым презрением. Им трудно было переносить ее действовавшие на нервы припадки, ее нескончаемые монологи во время трапез, в которых она обвиняла спутников во всех смертных грехах, одновременно похваляясь собственной добродетельностью и праведностью. Они подтрунивали над ней, разыгрывали ее, поили спиртным и, в конце концов, столкнули в канаву. Даже служанка от нее сбежала, она не могла больше ни секунды находиться рядом с Марджери. Когда в силу обстоятельств эти английские путешественники вновь собрались вместе, паломники вынудили ее дать им слово, что она прекратит толковать им Евангелие и будет проводить время так же весело, как и все остальные. Отрезвленная и одинокая в чужой земле, неугомонная раньше Марджери согласилась выполнять их требования. Но на этом ее проблемы не завершились. Марджери выгнали с постоялого двора. Она разорилась после того, как, поддавшись внутреннему порыву, отдала все свои деньги на благотворительность и на помин души. В течение шести недель она исполняла епитимью, работая за итальянскую нищенку.
В Риме Марджери ждал неприятный сюрприз. Хозяин жилья, которое она снимала, лично знал святую Бригитту и уверил ее в том, что эта дама была исключительно общительной и дружелюбной, непритязательной и жизнерадостной. Марджери была потрясена. Во многих отношениях она стремилась подражать этой замужней женщине, также получавшей наслаждение от половой жизни, пока, родив восьмерых детей, не прекратила ею заниматься и не убедила мужа, думавшего, что она умирает, дать клятву хранить целомудрие.
Дружелюбной? Общительной и компанейской? Непритязательной и жизнерадостной? Это в корне отличалось от того, как вела себя Марджери с ее наигрышем, воплями, криками, беспардонными заявлениями о том, что ей все ведомо, не давая при этом никому другому и рта раскрыть. При виде детей она часто разражалась неудержимыми рыданиями и стонами, потому что они напоминали ей о Христе. То же самое с ней происходило, когда она бросала взгляды на молодых людей, потому что в них ей виделся образ распятого взрослого Христа. К счастью, Господь дал знать Марджери, что ее видения превосходили видения Бригитты по значению и в итоге они должны будут оказаться важнее, чем обстоятельство неоспоримой важности – основание Бригиттой женского монастыря.
Когда Марджери вернулась в Англию, до нее дошли грязные слухи о том, что на деле они с Джоном не соблюдали целибат, и потому она ушла из дома, оставив Джона с детьми, о которых впоследствии почти не вспоминала в своих работах. (По крайней мере, у нее было больше материнских чувств, чем у Анджелы из Фолиньо, благодарившей Господа за то, что Он выполнил ее желание, послав смерть всем ее детям.) Тем не менее местные монахи изгнали ее из церкви за то, что ее крики и истошные вопли прерывали там каждую службу.
Положение изменилось в 1421 г., когда город Линн во время пожара сгорел чуть ли не дотла, и напуганные горожане приписывали разыгравшуюся во время пожара снежную бурю, которая загасила огонь, истовым молитвам Марджери. Казалось, ей уже немного оставалось до святости. Марджери стала еще более настойчиво к ней стремиться и с этой целью разыскивала прокаженных и целовала их. Ее пораженный духовник сказал ей только: «Не целуйся с мужчинами»
[386]
.
Настоящее испытание Марджери пришлось пережить, когда умирал шестидесятилетний Джон. Она заставила себя принести в жертву свои нескончаемые монологи о недостатках всех других людей, вернувшись в супружеское жилье, чтобы ухаживать за мужем. Последняя болезнь Джона была настолько тяжела, что даже Марджери не могла изобразить ее в более трагическом свете. Он страдал недержанием и «как малое дитя, отправлял свои естественные потребности пищеварения прямо в одежды… сидя у огня или за столом… ему все было едино». Это вело к бесконечной «стирке и отжиму», поскольку Джон загаживал белье так же быстро, как Марджери успевала его стирать
[387]
.
Порой Марджери казалось, что больше она не сможет этого выносить. Какое-то время она размышляла, и Господь дал ей понять, что горы грязного тряпья посланы ей в наказание за эротические фантазии, плотскую похоть и неуемную физическую страсть, некогда возбуждаемую в ней Джоном. Порядочность и доброта Марджери были по достоинству вознаграждены общественным мнением, и, по собственной оценке, она явно была равной святой Бригитте, независимо от того, основала та женский монастырь или нет.
