Замешательство лишь в минуту, когда я спрашиваю Виктора Александровича о том, кого из поэтов-современников он ценит. Одно-два имени все-таки звучат, но неуверенно, и Соснора просит: «Ты лучше сотри их, Сергей. И забудь, чтобы другим не обидно было».
Чтобы стронуться дальше, говорю: «Ну, а русские классики? Кто теперь для тебя, Виктор, особенно важен?» Он медлит, карандашик мой завис над блокнотом, и наконец роняет: «Я теперь уже в том возрасте, когда могу никого не любить»
[334]
. И в коду: наш диалог в те годы предложить было некому, а потом машинопись и сама как-то незаметно затерялась. Так что если что и осталось, то вот это: солнце, сквозная тень от деревьев и фраза, какую я только сейчас начинаю понимать.
* * *
Не знаю, для кого как, а для меня одним из знаковых и, соответственно, многообещающих симптомов приближающейся перестройки стали телевизионные литературные вечера в концертном зале «Останкино». По первой, то есть одной из двух тогда, программе Центрального телевидения! В лучшее время (сейчас сказали бы в прайм-тайм), то до, то сразу после главной новостной передачи страны. И времени ведь не жалели – полтора, а иногда, кажется, и два часа, когда писатели только и делали, что рассказывали о себе, о своих книгах и своих товарищах да отвечали на вопросы, рождающиеся тут же, в студии.
Какие имена – не всех помню, но Бакланов, Залыгин, Гранин, Самойлов, Вознесенский, Распутин, Левитанский, академик Лихачев…
И как их слушали!
Отсюда вопрос: это что, действительно кому-то помешало? И действительно ли «Россия одурела»
[335]
– в сравнении не с золотым или серебряным веком, а всего лишь в сравнении с позднесоветским десятилетием, в котором если что-то и вспоминается, то именно литература?
Ответить некому.
Тогда второй вопрос: неужели сейчас никому не интересно попробовать этот, скажу по-новомодному, формат? Ведь получилось же с «Подстрочником» Лилианны Лунгиной
[336]
, имя которой большая часть телевизионной аудитории узнала, только увидев эту замечательную, но отнюдь не избалованную славой, не медийную женщину на экране.
Впрочем, кого я об этом спрашиваю? Распорядителей дискурса среди моих читателей, кажется, нет. Кроме, разумеется, Александра Архангельского, но и он, мне кажется, в первую очередь все-таки писатель, а не звезда эфира.
* * *
Так вышло, что летом 1987 года я вел подряд два вечера в честь 80-летия со дня рождения Арсения Тарковского.
И первый, в Центральном доме архитекторов, получился, на мой тогдашний вкус, весьма ладным. Арсений Александрович долго читал – из старого, из только что написанного, и то ли контрапунктом, то ли диссонансом к его голосу, звучавшему будто из бездны (вспомните фильм «Зеркало»), шли выступления молодых поэтов. И шли песни – удивительно много песен, от «Вот и лето прошло…», какое все знают, до стихотворений, в гитарных руладах буквально преображавшихся.
Готовимся ко второму – уже в Центральном доме литераторов. Арсений Александрович ко всему относится очень благодушно, любые предложения устроителей принимает. И только вот этого – он рукою изображает треньканье по струнам – лучше бы говорит, поменьше. «Так, может, совсем не надо?» – переспрашиваю я. «Мне – не надо, – отвечает поэт. – Но выдержат ли слушатели только стихи?»
Слушатели, а зал был, конечно, полон, выдержали.
И на следующий день или через день, не помню, собственно, застолье. Закрытая веранда Дома литераторов, и в торце длинного стола Арсений Александрович, разумеется, бок о бок с женой – неподражаемой чаровницей и кокеткой – да, да, кокеткой! – Татьяной Алексеевной Озерской-Тарковской
[337]
. Всё, как и бывает в этих случаях, – тосты, один другого ярче, а потом, опять же как обычно, внимание собравшихся как-то рассеивается и от юбиляра отвлекается. А главное – Татьяна Алексеевна, войдя в привычную роль первой красавицы, взапуски кокетничает, рассылая ослепительные улыбки хоть налево, хоть направо. И тут, я сидел неподалеку, Арсений Александрович ловко ныряет куда-то под стол и, вынырнув, стучит по столу же башмаком, снятым, мне показалось, с увечной ноги.
Так что, братцы, как Хрущев стучал по столу в Нью-Йорке, я, конечно, не видел. Но и Тарковский с ботинком в руках – зрелище тоже, доложу я вам, для богов!
