* * *
Не вижу, почему бы мне не рассказать про Владимира Войновича. В начале 2000-го мы опубликовали его мощный антисталинистский роман «Монументальная пропаганда» и тут же выдвинули автора на соискание Государственной премии России. Звоню, чтобы сообщить об этом, в Мюнхен, где жил тогда Владимир Николаевич, «Да ладно, – говорит, – разве же дадут ее мне, старому антисоветчику? У вас, вон, опять гебня крепнет». «Может, она и крепнет, – отвечаю. – Но вы же лично ничем не рискуете. Если премию дадут, спасибо. Если нет, так и скажете по „Свободе“, что гебня опять крепнет».
Вышло по-нашему. Премию Владимиру Николаевичу присудили. Он приехал в Москву, взял награду, сфотографировался, как положено по протоколу, с президентом. И опять уехал. А мне, спустя несколько дней, звонок из администрации: «Готов, – сообщают, – снимок вашего писателя с Путиным. Нельзя ли его через редакцию передать?»
Звоню опять в Мюнхен. «Ну и что я буду делать с этим снимком?» – спрашивает Владимир Николаевич с некоторым недоумением. «Как что? – отвечаю. – Повесите его в прихожей своей московской квартиры. Как зайдет какой-нибудь сантехник или, не приведи Бог, участковый, сразу навытяжку станут».
* * *
После работы забежал в районную библиотеку по месту жительства. Надо было посмотреть выходные данные нескольких журналов – дела в общем минуты на полторы, ну, на три.
Но это мне так казалось. Сначала в библиотеку (!) не хотел пускать охранник, требовал читательский билет. Потом велели сдать портфель в камеру хранения, и пришлось подождать отлучившуюся куда-то гардеробщицу. Потом – регистратура, ибо войти ни в абонемент, ни в читальный зал без регистрации никак нельзя. Поняв, что залип, смиренно попросил разрешения воспользоваться находящимся в холле каталогом – вдруг нужных мне журналов здесь больше вообще не выписывают? Оказалось, что этого тоже никак нельзя без оформления читательского билета. А для того, чтобы билет оформить, нужно поднять архивы, так как семь лет назад я в эту библиотеку заходил примерно с такой же минутной целью. Архивы подняли, потребовали паспорт, и фото сличали с оригиналом куда придирчивее, чем в Шереметьево-2. И здесь я позволил себе то, что никогда не позволяю: назвал свою должность, ученую степень, вот, мол, не совсем уж я чужой человек этим бескорыстным и беспощадным подвижникам книжной культуры. В глазах у регистраторши (а это была все еще регистраторша!) что-то мелькнуло, вроде бы сочувственное, зато голос окреп: правила для всех-де одинаковы, и никакого «Знамени» мы знать не знаем. Минуте к сороковой аусвайс был выписан, и я отправился в читальный зал, где узнал, что нужных мне журналов здесь нет. Я подивился: семь лет назад они были, а с финобеспечением библиотек дело было вроде хуже. В ответ меня, разумеется, спросили, чего это я здесь скандалю. «Помилуйте!» – возопил я шепотом и трижды попросил прощения. За что мне любезно, но по-прежнему соблюдая дистанцию, позволили заглянуть в каталожный ящичек, где означены выписываемые журналы. Ура! – пяти нужных мне не было, зато было два. Правда, только на абонементе, куда я вошел уже на ватных ногах. Опять сверка читательского билета с ящичком, где у них покоятся злостные алиментщики. А в ответ на просьбу дать любые номера за этот год раздраженно подозрительное: сами, мол, не знают, чего хотят. Наконец, номера «Юности» и «Свободной мысли»
[460]
легли на стоечку. Я извлек блокнотик, чтобы тут же, у стоечки, списать нужные мне цифры. Но блокнотик отмели мановением руки, велев прежде расписаться в формулярах, а потом уж проследовать в читальный зал при абонементе. «А нельзя ли прямо здесь, с вами рядом?…» Нельзя, конечно. Так, по прошествии одного часа десяти минут я сделал наконец нужные мне выписки. Потратив на это почтенное занятие никак не больше полутора минут. Еще минут семь на сдачу означенных журнальных номеров – и на свободу с чистой совестью.
И вспомнилось, как лет пятнадцать назад, попав в Тампере под могучий дождь, забежал в широко распахнутые двери городской библиотеки и – без охранника, без регистратуры, без аусвайса – битых полчаса прошатался между библиотечными стеллажами и убыл, не задав ни одного вопроса и ни одного вопроса к себе не услышав.
Да, кстати, при просмотре каталожного ящичка выяснилось, что «Знамя»-то они по-прежнему выписывают, и «Октябрь», и «Москву»
[461]
, а вот чего-нибудь более заковыристого, вроде «Ариона»
[462]
, или «НЛО»
[463]
, или «Воина России»
[464]
уже нет, а лет семь назад еще выписывали. Зато теперь в наличии весь спектр журнального киоска близ метро – от «Лизы»
[465]
до «Психолоджи»
[466]
и прочего, к чему я в киоске обычно не приглядываюсь.
Ну вот, а вы говорите: подвижники, последняя опора читающего сословия и всякое такое про пропаганду чтения.
Да, совсем забыл: во всех библиотечных залах и холлах, вполне уютных, было, кроме меня, ровно два посетителя.
* * *
Луна, как известно, делается в Гамбурге, а вот Академии рождаются на кухне. Во всяком случае, Академия русской современной словесности
[467]
родилась именно так – на кухне в Крылатском, куда Володя Новиков зазвал меня с Андреем Немзером, чтобы под вкуснейшие пироги поговорить о том, что искусству литературной критики приходит полный трындец. И не только потому, что критиков «в авторитете» больше никуда не зовут – кроме, естественно, толстых литературных журналов. А потому главным образом, что критиком стали называть всякую барышню с полным высшим, зато неполным средним образованием, которая, получив доступ к микрофону или печатному станку, могла такую чушь пороть о боготворимой нами литературе, что хоть святых выноси.
