— Я тоже, но не думаю, что Воевода соизволит прислушаться. Худ свидетель, до сих пор он ни разу не соизволил.
— Мы ещё не видели Капастан.
Стягивая перчатки, он испустил долгий вздох.
— Ответить зверством на зверство.
— Неписаный закон, — тихо сказала она. — Древний закон.
— Я не подчиняюсь ему, — прорычал Скворец. — Чем мы будем лучше? Даже простая казнь… — Он посмотрел ей в глаза. — Более двухсот тысяч голодных крестьян. Будут они ждать бойни смирно, как овцы? Не думаю. Как пленники? Мы не сможем прокормить их, как бы ни старались, и у нас не хватит солдат их сторожить.
Глаза Корлат медленно расширились.
— Ты предлагаешь оставить их в покое?
Она к чему-то ведёт. Я замечал эти проблески и раньше, предчувствие скрытого клина, который будет вбит между нами.
— Не всех. Мы захватим вожаков. Этого Анастера и его офицеров, если таковые есть. Если тенескаури и пошли по пути подобной жестокости, то повёл их этот Первый Сын. — Скворец покачал головой. — Но настоящий злодей ждёт нас внутри самого Домина — Провидец, который морил своих людей голодом, довел до каннибализма и сумасшествия. Который уничтожает собственный народ. Мы будем казнить жертв — его жертв.
Тисте анди нахмурилась.
— По такой логике, Скворец, мы должны также освободить паннионскую армию.
Взгляд серых глаз малазанца задержался на ней.
— Наш враг — Провидец. Мы с Дуджеком сошлись на том, что явились сюда не для того, чтобы уничтожить целый народ. Мы разберёмся с армией, стоящей на нашем пути к Провидцу. Эффективно. Месть и возмездие только отвлекут нас.
— А как же освобождение? Покорённые города…
— Случайность, Корлат. Я удивлён, что тебя это смущает. Ещё во время первых переговоров, когда обсуждалась тактика, мы с Брудом видели это именно так. Мы нанесём удар в сердце…
— Я думаю, ты не понял, Скворец. Уже более десяти лет Воевода ведёт освободительную войну — против всепожирающего голода вашей Малазанской империи. Каладан Бруд лишь сменил цель — новый враг, но старая война. Бруд здесь, чтобы освободить паннионцев…
— Худов дух! Нельзя освободить людей от них самих!
— Он хочет освободить их от правления Провидца.
— А кто возвысил Провидца до такой власти?
— Теперь ты говоришь об освобождении народа, даже солдат паннионской армии, Скворец. И это сбивает меня с толку.
Не совсем.
— Мы говорим о противоположных намерениях, Корлат. Ни я, ни Дуджек добровольно не возьмём на себя роль судьи и палача в случае победы. И уж тем более мы здесь не для того, чтобы восстанавливать земли паннионцев. Это их дело. Взяв на себя подобную ответственность, мы станем правителями, а чтобы успешно управлять, мы должны захватить.
Она издевательски засмеялась.
— Разве это не малазанский путь, Скворец?
— Это не малазанская война!
— Нет? Ты уверен?
Он осмотрел её прищуренными глазами.
— Что ты имеешь в виду? Мы вне закона, женщина. Войско Однорукого… — Он умолк, видя, каким жёстким стал взгляд Корлат, и понял — слишком поздно, он провалил испытание. И эта ошибка положила конец доверию, которое зародилось между ними. Чёрт, я попался. Наивный дурак.
Она улыбнулась, и это была улыбка, полная боли и сожаления.
— Дужек идёт. Ты вполне можешь дождаться его здесь.
Тисте анди развернулась и вышла из палатки.
Скворец смотрел ей вслед, а когда Корлат скрылась, швырнул перчатки на стол и сел на койку Дуджека. Должен ли я был сказать тебе, Корлат, правду? То, что нам к горлу приставлен нож. И рука, которая держит его от имени императрицы Ласиин, находится прямо здесь, в этом лагере. И была здесь с самого начала.
Он услышал, как лошадиный топот стих снаружи. Спустя несколько мгновений в палатку зашёл Дуджек Однорукий в покрытой пылью броне.
— А я всё гадал, куда ты подевался…
— Бруд знает, — тихо и резко перебил его Скворец.
Дуджек на миг замешкался.
— Знает, стало быть? И что именно он узнал?
— Что мы не настолько вне закона, как хотели казаться.
— И что ещё?
— Разве этого не достаточно, Дуджек?
Первый Кулак направился к столу, где уже ждал кувшин эля. Он откупорил его и налил до краёв две кружки.
— Есть… смягчающие обстоятельства…
— Значимые только для нас. Ты и я…
— И наша армия…
— Которая верит в то, что их жизни в империи конец, Дуджек. Снова в роли жертв, на сей раз только ты и я, и никто другой.
Дуджек выпил свою кружку и молча наполнил заново. Потом проговорил:
— Ты предлагаешь нам выложить все карты на стол перед Брудом и Корлат? Надеясь, будто они что-то сделают с нашим… затруднительным положением?
— Я не знаю. Вряд ли нам стоит надеяться на отпущение грехов за то, что обманывали их всё время. Из таких побуждений я действовать не могу, даже если это лишь частичная ложь. Выходит…
— О да, это будет смотреться именно так. «Мы врали вам с самого начала, пытаясь спасти свои шеи, но теперь, когда вы всё знаете, мы вам расскажем…» Боги, такое оскорбило бы даже меня, а именно мне это пришлось бы говорить. Итак, наш союз в беде…
Стук за стеной палатки предшествовал появлению Артантоса.
— Прошу меня простить, господа, — сказал он, поочерёдно окинув равнодушным взглядом обоих солдат. — Бруд собирает совет.
Безупречный момент выбрал, знаменосец…
Скворец взял свою кружку и осушил её, затем повернулся к Дуджеку и кивнул.
Первый Кулак вздохнул.
— Веди, Артантос.
Лагерь казался необычайно тихим. Мхиби раньше не понимала, каким успокаивающим было присутствие армии в этом походе. Теперь в лагере остались только старики, дети и пара сотен малазанских солдат арьергарда. Она не знала, как прошла битва; так или иначе, смерть давала о себе знать. Среди рхиви и баргастов воцарился траур, их голоса во тьме отпевали утраты.
Победа — это иллюзия. Во всём.
Она бежала во сне каждую ночь. Бежала, но рано или поздно её настигали и… Мхиби просыпалась. Неожиданно, будто её вырвали с корнем, в сотрясающемся от дрожи изнемогающем теле, с ноющими от боли суставами. Это было своего рода спасением, но на самом деле она лишь меняла один кошмар на другой.
Иллюзия. Во всём.
Дно повозки стало для неё целым миром, своего рода потешным убежищем, которое появлялось всякий раз, когда прерывался сон. Грубые шерстяные одеяла, в которые Мхиби закуталась, были её личным пейзажем, блёклые складки — поразительно похожи на те, что она видела на лапах дракона, когда неупокоенное чудовище пролетало высоко над тундрой её снов. Всё это звучало слабым отзвуком свободы, которую она тогда испытала, болезненным и саркастическим эхом.
