По обе стороны от неё пролегали деревянные рейки. В их прожилках и узлах крылось её сокровенное знание. Они напоминали Мхиби о традициях живущих на далёком севере натийцев, которые хоронили своих мёртвых в деревянных коробках. Их обычаи родились много поколений назад, восходя к более древней практике погребения в выдолбленных изнутри деревьях. Коробки с телами закапывали потому, что дерево было рождено из земли и в землю должно было возвратиться. Сосуд жизни стал сосудом смерти. Мхиби представляла, что если бы мёртвый натийец мог видеть момент перед тем, как опустится крышка и тьма всё поглотит, у них был бы одинаковый обзор.
Лежит в коробке, недвижная, и ждёт, пока опустится крышка. Бесполезное тело, ожидающее погружения в темноту.
Но конца не будет. Не для неё. Они оттягивают его. Поддерживают свою собственную иллюзию о жалости и сострадании. Даруджийцы, которые кормят её, рхивийка, которая моет её, расчёсывая жалкие остатки волос. Издевательские жесты. Снова и снова, будто сцены из пыточной камеры.
Рхивийская женщина и теперь сидела над ней: проводя роговым гребнем по волосам Мхиби, напевала детскую колыбельную. Женщина, которую Мхиби знала в другой жизни. Тогда она казалась старой, несчастной. Её лягнул в голову бхедерин, и с тех пор женщина жила в предельно простом мире.
Я думала, что он простой. Но это была лишь очередная иллюзия. Нет, она жила среди неизвестного, среди вещей, которые не могла понять. Мир, полный страха. Она поёт, чтобы отпугнуть страх, порождённый неведением. Занимает голову.
Перед тем, как стать моей сиделкой, эта женщина помогала обряжать трупы. Через таких, подобных детям взрослых работают духи. Через неё духи могут приблизиться к павшим, успокоить их и подготовить к переходу в мир предков.
Мхиби пришла к выводу, что эту женщину приставили к ней со злым умыслом. Она, наверное, даже не знает, что ухаживает за живым человеком. Эта женщина никому никогда не смотрела в глаза. Она утратила умение узнавать с ударом бхедериньего копыта.
Гребень ходил взад-вперёд, взад-вперёд. И всё это время она продолжала напевать одну и ту же мелодию.
О, нижние духи, лучше бы меня преследовало неведение. Лучше так, чем знать о предательстве родной дочери — о том, что она направила волков преследовать меня в снах. Волков, олицетворяющих её голод, поглотивший мою юность и жаждущий большего. Как будто что-то ещё осталось. Неужели я буду не чем иным, как пищей для развивающейся жизни своей дочери? Последнее блюдо, мать, низведённая до пропитания?
Ах, Серебряная Лиса, ты ли дочь? Я ли мать? Не какие-то ритуалы разделили наши жизни, но мы позабыли истинный смысл обычаев рхиви, настоящее значение наших обрядов. Я всегда отдаю. А ты всасываешь с бесконечной, жадной потребностью. И мы увязаем в ловушке всё глубже и глубже, ты и я.
Выносить ребёнка значит состарить свои кости. Истомить свою кровь. Растягивать свою кожу и плоть. Рождение разрывает мать надвое, разделяет в чистой агонии. Разделяет молодое и старое. Дитя нуждается, мать отдаёт.
Я никогда не отрывала тебя от груди, Серебряная Лиса. На самом деле ты никогда не покидала мою утробу. Ты, дочь, пьёшь намного больше, чем просто молоко.
Духи, пожалуйста, прекратите мои мучения. Я не вынесу эту жестокую пародию на материнство. Отделите меня от дочери. Ради её же блага. Моё молоко стало ядом. Я могу вскормить её лишь злобой, ничего больше во мне не осталось. И я остаюсь молодой женщиной в этом состарившемся теле…
Гребень зацепился за спутанные волосы и оттянул её голову назад. Мхиби зашипела от боли и бросила взгляд на сидевшую над ней женщину. Её сердце внезапно ёкнуло.
Их взгляды встретились.
Женщина, которая ни на кого не смотрит, смотрела на неё.
Я — молодая женщина в теле старухи, она — ребёнок в теле женщины…
Две идеально отражающие друг друга тюрьмы.
Смотрят друг на друга.
— Милая девочка, ты выглядишь уставшей. Присаживайся тут, рядом с великодушным Круппом, и он нальёт тебе горяченького травяного чаю.
— С удовольствием, спасибо.
Крупп улыбнулся, наблюдая за тем, как Серебряная Лиса медленно села на землю и опёрлась спиной на запасное седло. Между ними горел небольшой очаг. Под изношенной одеждой из оленьей кожи просматривались округлости и изгибы женского тела.
— А где твоя друзья? — спросила она.
— Играют в кости. С гордыми акционерами Тригалльской торговой гильдии. Крупп по какой-то чудно́й причине отстранён от сих игр. Безобразие! — Даруджиец протянул ей жестяной кубок. — В основном шалфей, увы. Однако ежели тебя терзает кашель…
— Нет, но спасибо в любом случае.
— У Круппа, разумеется, не бывает кашля.
— И почему?
— Ну как же — потому, что он пьёт чай с шалфеем.
Взгляд её карих глаз скользнул по толстяку и остановился на повозке в дюжине шагов от него.
— Как у неё дела?
Крупп приподнял брови.
— Девочка, ты могла бы и сама у неё спросить.
— Я не могу. Для матери я — чудовище во плоти, её украденная юность. Она презирает меня, и у неё есть на то причины, особенно теперь, когда Корлат рассказала ей про моих т’лан айев.
— Крупп желает знать, сомневаешься ли ты теперь в предпринятом путешествии?
Серебряная Лиса покачала головой и сделала глоток чая.
— Слишком поздно. Проблема никуда не исчезла, как тебе известно. Кроме того, наше странствие окончено. Осталось лишь её…
— Ты лукавишь, — прошептал Крупп, — твоему странствию ещё далеко до конца, Серебряная Лиса. Но давай временно отложим эту тему, хорошо? Не известны ли тебе новости об ужасающей битве?
— Она завершилась. Паннионские силы разбиты. Не считая пары тысяч едва вооружённых крестьян. Белолицые освободили Капастан, точнее то, что от него осталось. «Мостожоги» уже в городе. Важнее то, что Бруд собирает совет — ты, наверное, захочешь присутствовать там.
— Да ну! Разве лишь для того, чтобы благословить сии сборы великолепной мудростью Круппа. А ты что, не собираешься посетить оное достойное собрание?
Серебряная Лиса улыбнулась.
— Как ты уже сказал, даруджиец, моё странствие ещё не окончено.
— О да. Крупп желает тебе удачи, девочка. И искренне надеется в скором времени снова тебя увидеть.
Серебряная Лиса ещё раз покосилась на повозку.
— И увидишь, друг мой, — ответила она, затем допила чай и с лёгким вздохом встала.
Крупп заметил, что она замялась.
— Что-то не так, девочка?
— Не знаю, не уверена. — На её лице отразилась тревога. — Часть меня желает составить тебе компанию на этом совете. Такое… внезапное стремление.
