И на этот раз Сталин оставил ее письмо без ответа. 19 ноября Евгения потеряла сознание в результате передозировки люминала; через два дня она умерла в возрасте тридцати четырех лет.
На допросе В.К. Константинов показал, что Ежов, получив из больницы письмо от Евгении, послал ей снотворное (так сказал Константинову Дементьев). Потом взял безделушку и велел горничной отнести ее Евгении; вскоре после этого Евгения отравилась. Дементьев подумал, что передача этой безделушки была «условным знаком, что она должна отравиться». Когда позже Константинов спросил Ежова, почему Евгения покончила с собой, тот ответил: «Мне думаешь легко было расставаться с Женькой! Хорошая она была баба, а вот пришлось принести ее в жертву, потому что себя надо спасать»
{693}. Дементьев, в свою очередь, показал, что 8 ноября — немногим более чем через неделю после отправки Евгении в больницу — Ежов послал его ее проведать и передать ей статуэтку, получив фигурку, она «долго плакала и нам так и не удалось ее успокоить». Потом она дала Дементьеву письмо для Ежова, которое он передал в тот же день. Прочтя первую страницу, Ежов сразу же порвал его на мелкие клочки. Через три дня Гликина поехала на дачу и привезла оттуда сильное снотворное для Евгении
{694}.
Надо полагать, что Ежов и его жена условились, что она отравится, получив сигнал. Ежов подал такой сигнал 8 ноября, но Евгения не спешила, и только арест двух «Зин» — Гликиной и Кориман подтолкнул ее к действию, так как он явно означал, что теперь пришла ее очередь. Гликину, действительно, обвинили в том, что она была завербована Евгенией и занималась вместе с ней шпионажем в пользу иностранных разведок
{695}. А если допустить арест Евгении, тень подозрения упадет и на самого Ежова. На следствии у Берии умели заставить говорить. С осени Берия проводил аресты знакомых Ежова, и в этой обстановке Ежову пришлось обрубить все свои связи. Ежов не отравил свою жену (в чем его обвинили после ареста), он только подтолкнул ее к добровольному выбору.
После ареста Ежов показал, что Зинаида Орджоникидзе, придя из больницы, принесла ему письмо Евгении, в котором та сообщала ему свое решение покончить с собой и просила его прислать ей снотворное. Тогда он послал ей статуэтку гнома, условный знак, и большое количество люминала, который Дементьев сам ей и передал. Обратно он принес записку, в которой она прощалась с Ежовым
{696}.
[78]
Вечером 23 ноября — в тот самый вечер, когда Ежов объяснялся со Сталиным, Молотовым и Ворошиловым, — Анатолий Бабулин узнал от матери Ежова, что Евгения покончила с собой и что похороны состоялись в тот же день на Донском кладбище в Москве. Ежов, по всей видимости, на похоронах не присутствовал. В тот же день заполночь Ежов вернулся на дачу вместе с Дементьевым, и они напились. Когда на следующий день брат Анатолия спросил Ежова, почему Евгения совершила самоубийство, тот ответил: «Женя хорошо сделала, что отравилась, а то бы ей хуже было»
{697}.
После смерти жены, накануне своего неизбежного ареста, Ежов вернулся к своим юношеским привычкам и наклонностям. В заявлении от 24 апреля 1939 года о своих гомосексуальных связях он так описывает период с ноября по декабрь 1938 года:
«В 1938 году были два случая педерастической связи с Дементьевым, с которым я эту связь имел, как говорил выше, еще в 1924 году. Связь была в Москве осенью 1938 года у меня на квартире уже после снятия меня с поста Наркомвнудела. Дементьев жил у меня тогда около двух месяцев.
Несколько позже, тоже в 1938 году были два случая педерастии между мной и Константиновым. С Константиновым я знаком с 1918 года по армии. Работал он со мной до 1921 г. После 1921 г. мы почти не встречались. В 1938 году он по моему приглашению стал часто бывать у меня на квартире и два или три раза был на даче. Приходил два раза с женой, остальные посещения были без жен. Оставался часто у меня ночевать. Как я сказал выше, тогда же у меня с ним были два случая педерастии. Связь была взаимноактивная. Следует еще сказать, что в одно из его посещений моей квартиры вместе с женой я и с ней имел половые сношения.
Все это сопровождалось как правило пьянкой»
[79]
.
Возможно, психологическое состояние Ежова диктовало необходимость вытеснить страх перед грядущим с помощью возврата к переживаниям и впечатлениям тех дней, когда он был моложе и пользовался большим успехом. Беспробудное пьянство — тоже способ решения неожиданно свалившихся проблем.
Все эти месяцы его давний друг Иван Дементьев, заместитель начальника охраны фабрики «Светоч» в Ленинграде, в самом деле регулярно гостил у Ежова. Первый его визит длился с 16 по 26 октября, когда Евгения была в Крыму. Затем он вновь приехал на второй неделе ноября и гостил примерно до 11 декабря. По словам Дагина, во время его приездов «была сплошная пьянка». Это подтверждают братья Бабулины
{698}.
«После отравления жены Ежов пил запоем и пытался застрелиться, но Дементьев у него отнял оружие. Кроме того, Ежов, со слов Дементьева, опасался ареста и находился все время в крайне взвинченном состоянии»
{699}. Дементьев показал, что в свой первый приезд в Москву он и Ежов «занимались педерастией», или, как он еще выразился: «Ежов занимался со мной самыми извращенными формами разврата». Ежов радовался, что Дементьев забыл в Ленинграде свою вставную челюсть и неоднократно заставлял того брать в рот его член. А еще Ежов просил его стать своим телохранителем, предпочитая иметь в охране доверенное лицо, а не людей Берии
{700}.
Этот период описал в своих показаниях также Владимир Константинов, политработник Красной Армии в чине дивизионного комиссара. По его словам, с октября по декабрь 1938 года Ежов часто зазывал его выпить в своей кремлевской квартире. Однажды он попросил Константинова прийти с женой Катериной и начал их спаивать. Напившись, Константинов заснул на диване. Когда он проснулся ночью около часу или двух, прислуга сказала ему, что его жена в спальне с Ежовым; дверь в спальню была закрыта. Вскоре она вышла из спальни вся растрепанная, и они ушли домой. Дома она плакала и сказала ему, что Ежов вел себя как свинья. Когда Константинов прилег, Ежов пошел танцевать с ней фокстрот; во время танца, по ее рассказу, «он заставил ее держать в руке его член». Потанцевав, они присели за стол, и Ежов «вытащил член» и показал ей. Потом он «напоил ее и изнасиловал, порвав на ней белье»
{701}.
На следующий вечер Ежов опять позвал Константинова выпить и к слову сказал ему: «Я с твоей Катюхой все таки переночевал, и она хотя и старенькая, но неплохая женщина». Константинов, испытывавший страх перед Ежовым, проглотил обиду. В этот раз Ежов напился хуже обычного. Они слушали граммофон, а после ужина легли спать. Как рассказал Константинов: «Едва я разделся и лег в кровать, смотрю Ежов лезет ко мне и предлагает заняться педерастией. Меня это ошеломило и я его оттолкнул, он перекатился на свою кровать. Только я уснул, как что-то почувствовал во рту. Открыв глаза вижу Ежов сует мне в рот член. Я вскочил, обругал его и с силой отшвырнул от себя, но он снова полез ко мне с гнусными предложениями»
{702}. Телохранитель Ежова — Ефимов подтвердил, что Константинов с женой провели ночь в квартире Ежова и много пили. На следующее утро Ежов приказал адъютантам показать Константинову Кремль, а потом весь день продолжалась пьянка
{703}.
