– Так и камеры раздраконят… – вякнул было Двуха.
Пересолин, вздыбив усы, ожег его свирепым взглядом.
– А Игорь в чем-то прав, – задумчиво проговорил Трегрей. – Что толку в камерах, если причина происходящего – в головах у людей. Туда-то камеры наблюдения установить не представляется возможным…
– А что тогда делать? – взвился Евгений Петрович. – Что?!!
– То, что должно, – ответил Олег. – Служить.
– Кому?!!
– Народу, конечно.
– Народу?!. Этим, которые!.. которым!.. – зашелся Евгений Петрович в крике, сорвал голос, надсадно закашлялся, схватив со стола чудом уцелевший стакан с чаем, шумно отхлебнул.
– Этим, которые, – подтвердил Олег. – Какие бы они ни были, других нет.
Пересолин поднялся, потирая горло, прошелся по кабинету.
– А мы и… служим… – хрипло выговорил он, покашливая почти после каждого слова. – Действительно и в прямом смысле слова служим… народу, который ревностно следит, чтобы мы не того… не расслаблялись. Чтоб получше служили. Только сам он, народ этот… что-то не сильно разбежался служить кому бы то ни было. Только и следят… чтобы куски мимо ртов не пролетали… Почему раньше такого не было, а? При Налимове?
– Разбаловали халявой, вот почему, – сунулся и Женя Сомик.
– Налимов и подобные ему, – проговорил Олег, – личным примером убедили население, что власть – это привилегия. Вступивший во власть вправе удовлетворять собственные потребности за счет других, и греха в этом никакого нет…
– Власть – это крест! – выпучив глаза, отчаянно прохрипел Пересолин. Для пущей убедительности он застыл на месте, раскинув руки. – Тяжеленный крест! Шипованный!
– …Потому требовать что-либо от «власти-привилегии» представлялось делом смешным в своей бессмысленности, – договорил Олег. – Мы же – явили людям иную реальность. Заставили осознать тот факт, что на власти лежит бессомненная ответственность за плоды службы. Это уже победа…
– Победа?!. – ахнул Евгений Петрович. – С такой победой, опти-лапти, и поражений… не надо!
– Очередь за тем, чтобы втолковать людям, что и они в свою очередь несут ответственность за свою деятельность – перед страной и теми, кто ее представляет, – сказал Трегрей. – Это, конечно, посложнее будет.
Пересолин как-то неожиданно сник, будто побежденный безмерной усталостью, задушившей возбуждение. Он тяжело бухнулся в свое кресло, опустил локти на стол, повесил голову…
– Посложнее будет… – не поднимая головы, прогудел он. – А полегче будет ли, опти-лапти, когда-нибудь?
– Бессомненно, – твердо ответил Трегрей.
– Ох, сомневаюсь…
– Ничего нет невозможного, – поддакнул Олегу Двуха. – Ибо лишь практика – мерило истины.
– Евгений Петрович… – Олег обошел стол, встал над Пересолиным, положил ему руку на плечо. – Как бы то ни было, крест надобно нести до конца, никак нельзя бросать его. В самом начале пути он особенно тяжел… Возьмите отгул на пару дней, отдохните.
Мэр Кривочек Пересолин несколько минут молчал, вздрагивая плечами. Потом поднял голову – глаза его, ожившие, поблескивали.
– На рыбалку поеду, – нерешительно выговорил он. – Да, на рыбалку. Один, чтоб никого рядом… Найду местечко, расположусь и первый день буду просто лежать на бережку, травинку закусив. – Голос его окреп. – Слушать, как речка шумит, как комары гудят в кустах… Птички над водой – чирк, чирк… Как стемнеет, костерок разведу…
Двуха с Сомиком обменялись тревожными взглядами, как бы интересуясь друг у друга: не впал ли мэр Кривочек в истерический бред?.. Трегрей безмолвно успокоил их, мягко махнул рукой – все в порядке.
– А уж на утренней зорьке расчехлю удочки – и начнем! – продолжал грезить Пересолин. – Ну, само собой, с вечера прикормить надо будет – это святое…
– Евгений Петрович, – негромко позвал Олег. – Вы прямо сейчас и поезжайте домой, выспитесь. А дела на заместителей оставьте. Они ребята стоящие, не подведут. А если что – мы поможем, не сомневайтесь.
– Да? – встрепенулся Пересолин. – Это можно. Домой – это хорошо. Выспаться – это отлично. А то жена плакаться начала: мол, семье никакого внимания…
Он обвел присутствующих влажными глазами и выговорил, слабо улыбнувшись:
– Спасибо, ребята…
* * *
Это было в начале лета. И вот теперь – очередной демарш неугомонных кривочцев. Тимохин пруд…
Раскинулся он в самом центре Кривочек, этот пруд. Если с главной площади пойти точно в направлении указующего перста ее бессменного часового – гранитного Ленина, – минуешь кольцо пятиэтажек, немного углубишься в частный сектор – и, пожалуйста, откроется тебе Тимохин пруд: площадью с футбольное поле, заросший вкруговую по берегу высоченной стеной осоки, в которой каждой весной прорубается множество коридоров, ведущих к воде. Проберешься по такому коридору, шурша осокой, чавкая илистой грязью и вздрагивая от укусов прудовых комаров, что по какой-то неведомой причине ненавидят человечество гораздо сильнее своих сухопутных собратьев, и выбредешь к неподвижной водной глади, где мирно дрейфуют островки зеленой тины, из которых торчат горлышки пластиковых бутылок, клочья целлофановых пакетов и прочая дрянь.
Впрочем, Тимохин пруд вполне можно отыскать и безо всяких ориентиров – просто по запаху. Только в окрестностях поднимается мало-мальский ветер, как по всем Кривочкам разносится непередаваемый аромат сырой гнили и, почему-то, тухлой рыбы, каковой, кстати, в пруду не лавливалось уже много лет.
История названия Тимохиного пруда, кстати говоря, небезинтересна. Котлован под этот пруд выкопали в середине семидесятых прошлого века – нужен был водоем для водоплавающей домашней птицы (в те времена Кривочки были никаким не городом, а средней руки колхозом). Причем выкопали котлован без применения какой-либо техники, а исключительно с помощью лопат, заступов, тачек и здорового социалистического энтузиазма. Этим фактом кривочцы, даже те, кто поселился в городе спустя десятилетия после появления котлована, очень гордились. Когда же колхоз развалился, а гусей и уток в больших количествах кривочцы держать перестали, надобность в водоеме отпала, и воду туда больше не качали. Месяц не качают, другой не качают, полгода не качают, год… А пруд стоит себе и пересыхать не думает! Видно, пробудились на неглубоком дне какие-то подземные источники. Местные этому обстоятельству были только рады – развлекательный водоем в двух шагах от жилья: хочешь – купайся, а хочешь – рыбачь. Удобно. Только вот как ухнул в небытие безвременья колхоз, так и присмотр за прудом прекратился. Некому стало чистить дно, выкашивать осоку, приводить в порядок берега. Безымянный пока еще пруд постепенно увязал в запустенье.
А в начале девяностых некто Тимоха, отчество и фамилия которого за давностью лет утратились, гулял в Кривочках свадьбу. Отгулял первый день честь по чести, как полагается, а на второй вздумалось ему прокатиться по пруду на рыбацкой деревянной лодке. Погрузил Тимоха в лодку самого себя, похмелившегося и веселого, невесту, гармонь в комплекте с гармонистом, пару верных товарищей и ящик водки.