Комсомол выдвинул из своих рядов десятки тысяч рационализаторов, изобретателей, организовал всесоюзный сквозной комсомольский контроль за доставкой грузов подшефному ВЛКСМ строительству Урало-Кузбасса. 9-й съезд ВЛКСМ (прошедший в январе 1931 г.) объявил комсомол ударной бригадой 1-й пятилетки (1929–1932 гг.).
В соответствии с этим призывом в 1929 году комсомол провёл первую мобилизацию молодёжи на новостройки 1-й пятилетки. Свыше 200 тыс. человек приехало на стройки по комсомольским путёвкам от своих организаций. Это их руками были построены Днепрогэс, Московский и Горьковский автозаводы, Сталинградский тракторный завод, Магнитогорский металлургический комбинат, железная дорога Турксиб и другие предприятия страны. Постановлением Президиума ЦИК СССР 21 янв. 1931 года «за проявленную инициативу в деле ударничества и социалистического соревнования, обеспечивающих успешное выполнение пятилетнего плана развития народного хозяйства…» ВЛКСМ был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Этот орден был заслужен самоотверженным, поистине героическим трудом молодых строителей новых гигантов советской индустрии, осуществлять который приходилось порой в самых ужасных и невыносимых условиях, в голоде и холоде. Прочитайте у Маяковского «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка», написанный после разговора с реальным человеком: «Под старою телегою рабочие лежат… Сидят в грязи рабочие, сидят, лучину жгут… Сливеют губы с холода…». Рабочий Хренов – не вымышленное лицо, а реальный знакомый поэта, строитель Кузнецка.
Что же заставляло людей терпеть эти лишения? Трудиться, надрывая жилы, отдавая все силы? У них, в отличие от нас, в отличие от нынешнего молодого поколения, которого со всех телеэкранов призывают брать от жизни все, была вера. Вера в светлое будущее, которое они непременно построят.
И города вставали, заводы вздымались трубами, турбины зажигали по городам и селам «лампочки Ильича».
В 1935 по примеру молодых рабочих: шахтёра Алексея Стаханова, паровозного машиниста Петра Кривоноса, ткачих Евдокии и Марии Виноградовых, фрезеровщика Ивана Гудова и других началось массовое движение стахановцев, когда за счет лучшей организации трудового процесса нормы труда многократно перекрывались. Мгновенно это движение распространилось по всей стране.
Менялась и деревня. Там проходила коллективизация, которую ныне представляют лишь актом страшного насилия над крестьянином, не принесшим стране ничего, кроме огромных безвинных жертв. Жертвы были, коллективизация была проведена троцкистскими методами и во многом их руками. Хотя и она в разных районах проходила по-разному. Как пишет С. Г. Кара-Мурза в своем фундаментальном исследовании «Советская цивилизация», «Поначалу образование колхозов шло успешно, крестьяне воспринимали колхоз как артель, известный вид производственной кооперации, не разрушающий крестьянский двор – основную ячейку всего уклада русской деревни. Коллективизация виделась как возрождение и усиление общины. Вскоре, однако, оказалось, что обобществление заходит так далеко (рабочий и молочный скот, инвентарь), что основная структура крестьянского двора рушится. Начался отток из колхозов, возникло сопротивление, административный нажим, а потом и репрессии.
Много было написано о «перегибах» в коллективизации: вопреки намеченным в центре темпам, местные парторганизации, а с ними и органы власти, стремились силой загнать крестьян в колхозы за невероятно короткий срок, развивая при этом огромную энергию и упорство. «Разверстка» на число раскулаченных означала предельные цифры (типа «раскулачить не более 3 % хозяйств») – но они повсюду перевыполнялись…»
Почему так старались активисты на местах, написано много. Имел место и обыкновенный карьеризм, и искренний идейный фанатизм, и троцкистские умышленные перегибы, чтобы обострить обстановку в стране и, воспользовавшись смутой, взять власть в свои руки.
Но, оказывается, было и другое. Однажды, во время студенческой практики в Костромской областной газете, у меня произошел удивительный разговор с одной старой крестьянкой, у которой мне пришлось переночевать в командировке. Это было начало 70-х годов. Бабушке тоже было уже лет под семьдесят, но она все еще работала в колхозе. И в доме у нее, как у многих наших русских деревенских старушек-тружениц, у которых скотины на дворе уже почти нет, а дети выросли и живут отдельно, царила чистота и необыкновенный, теплый, деревенский патриархальный уют: пикейные покрывала, выбитые кружева подзоров, тюлевые накидушки на пышных подушках, скатерки.
– Тяжело, наверно, уже вам в поле-то работать, – посочувствовала я ей.
– Что это? – удивилась бабушка. – А как же без работы-то жить? Да нас, старых, уже на тяжелую-то работу и не посылают. Нет, сейчас не тяжело. Вот раньше – да, тяжело было, до коллективизации(!), когда полный двор скотины держали. Ее ведь обиходить надо, накормить-напоить, с ведерными-то чугунами так накувыркаешься за день, что рук-ног к вечеру не чувствуешь. Да и в поле работы полно, и дома. Только когда скотину на колхозный двор свели, мы, бабы-то, и вздохнули. Скотина в колхозе, детки в яслях – живи да радуйся! У нас деревня дружная была, работящая. На сенокос выйдем, на лугу бабы с девками все нарядные, все друг перед другом работать на выхвалку стараются – кто быстрее да ловчее. На работу идем с песнями, с работы – с песнями… Хороший колхоз у нас был.
– А чем же вы питались, если всю скотину на колхозный двор свели? – помня страшные рассказы о коллективизации, расспрашивала я. – Где же молоко-то брали? Уж о мясе я не говорю.
– Как это где? – обиделась моя старушка. – Да на колхозный двор заходи и выписывай, сколько надо, и молока и мяса.
– Что, всегда можно было выписывать и молоко и мясо? – снова поразилась я.
– Да хоть каждый день. Говорю, у нас колхоз до войны хороший был. А как в войну всех мужиков-то поубивало да поранило, так и захирели…
Так что большая у нас страна, по-разному жили люди в разных ее районах, по-разному происходила и коллективизация, все же не везде со зверствами, а иногда и вот так, мирно, с одобрения большинства и с очевидно положительными результатами. Надо думать, много зависело от тех, кто эту коллективизацию проводил – нормальные люди и вели себя нормально, а жестокие и действовали жестоко.
Но все же, так или иначе, а дело свое коллективизация сделала – продовольственная проблема в стране была решена. Колхозы и совхозы накормили город, а во время войны кормили и фронт и тыл, тогда как сейчас, после деколлективизации, продовольственную безопасность страны мы потеряли.
И здесь, в деревне, снова огромную роль играла молодежь. В рядах деревенского комсомола в 1928 году было около 1 млн. молодых крестьян. 8-й съезд ВЛКСМ призвал их быть «организаторами и застрельщиками коллективизации» и обязал каждого комсомольца, самостоятельного домохозяина показать пример другим – вступить в колхоз. Комсомольцы и на селе постоянно рождали новые формы работы: проводили Всесоюзный поход за урожай, «месячник плуга», создавали «отряды красных пахарей», «агроразведчиков» и т. д. и т. п. В числе двадцатипятитысячников – рабочих, выехавших в деревню, – более двух тысяч человек были комсомольцами. Они перенесли в деревню опыт социалистического соревнования и ударничества, уже освоенный ими в промышленности и строительстве. Скоро всей стране стали известны имена молодой колхозницы-ударницы Марии Демченко, трактористки Прасковьи Ангелиной и других. Молодые рабочие помогали в ремонте сельхозинвентаря, создавали комсомольские тракторные колонны, помогали создавать и строить машинно-тракторные станции (МТС). «Комсомолец – на трактор!» – этот лозунг стал одним из самых популярных в деревне.
