Первой его ошибкой была статья из Сталинграда в виде письма лейтенанта Л. любимой девушке, в которой он не только рассказывал о том, что происходит в осажденном городе, но и вспоминал о том времени, когда они были вместе, о том, как они ходили в Третьяковку, в театр и кино. Заканчивалось письмо лейтенанта строками: «Сейчас в Москве, наверное, идет снег. Из твоего окна видна зубчатая стена Кремля…»
Это был конец ноября 1942 года, канун Сталинградской битвы. Сталин, если и читал статью, то ему было не до того. Зато Светлана испугалась. Безусловно, ей льстила любовь взрослого, известного человека, мало того, он разбудил в ней вулкан страстей, о котором и сам еще не подозревал… Но она предугадывала реакцию отца.
«Люся возвратился из Сталинграда под Новый, 1943-й год. Вскоре мы встретились, и я его умоляла только об одном: больше не видеться и не звонить друг другу. Я чувствовала, что все это может кончиться ужасно. Он и сам был обескуражен, и говорил, что статью он посылал не для «Правды», что его «подвели друзья». Но, по-видимому, он и сам понимал, что мы привлекаем к себе слишком опасное внимание, и он согласился, что нам надо расстаться…
Мы не звонили друг другу две или три недели – весь оставшийся январь. Но от этого только еще больше думали друг о друге. Позже, через двенадцать лет, мы сопоставляли события: Люся говорил, что лежал это время на диване, никуда не ходил и только смотрел на стоявший рядом телефон. Наконец, я первая не выдержала и позвонила ему. И все снова закрутилось. Мы говорили каждый день по телефону не менее часа. Мои домашние были все в ужасе.
Решили как-то образумить Люсю. Ему позвонил полковник Румянцев, ближайший помощник и правая рука генерала Власика – одна из тех же фигур, охранявших отца… Румянцев дипломатично предложил Люсе уехать из Москвы куда-нибудь в командировку, подальше… Люся послал его к черту и повесил трубку».
В последний день февраля, день рождения Светланы, когда ей исполнилось 17 лет, они с Каплером и неизменно следовавшим за ними по пятам дядькой Климовым – охранником, – пришли в пустую квартиру около Курского вокзала, где собирались иногда летчики – друзья Василия. Климов, умирая от страха от того, что творится и что ему за это будет, сидел в одной комнате, а они с Каплером были в другой. Что между ними там происходило, судить трудно. Светлана в своих книгах уверяет, что просто целовались, другие намекают на большее. Одни пишут, что они провели в той квартире всего лишь вечер, другие – всю ночь.
Через день за Каплером пришли. Его обвинили в связях с иностранцами, он и в самом деле с ними общался, знал в Москве всех иностранных корреспондентов, не раз бывал за границей. Приговор был мягкий – пять лет лагерей, причем он был фотографом и свободно бегал по городу. Правда, после отбытия срока, когда он приехал в Москву, что ему было запрещено, добавили еще пять.
А для Светланы эта связь стала концом ее близких отношений с отцом.
«3-го марта утром, когда я собиралась в школу, – пишет она в своих «Двадцати письмах к другу», – неожиданно домой приехал отец, что было совершенно необычно. Он прошел своим быстрым шагом прямо в мою комнату, где от одного его взгляда окаменела моя няня, да так и приросла к полу в углу комнаты… Я никогда еще не видела отца таким. Обычно сдержанный и на слова и на эмоции, он задыхался от гнева, он едва мог говорить: «Где, где это все? – выговорил он, – где все эти письма твоего писателя?»
Нельзя передать, с каким презрением выговорил он слово «писатель»…
«Мне все известно! Все твои телефонные разговоры – вот они, здесь! – он похлопал себя рукой по карману. – Ну! Давай сюда! Твой Каплер – английский шпион, он арестован!»
Я достала из своего стола все Люсины записи и фотографии с его надписями, которые он привез мне из Сталинграда. Тут были и его записные книжки, и наброски рассказов, и один новый сценарий о Шостаковиче. Тут было и длинное печальное прощальное письмо Люси, которое он дал мне в день рождения – на память о нем.
«А я люблю его!» – сказала, наконец, я, обретя дар речи.
«Любишь!» – выкрикнул отец с невыразимой злостью к самому этому слову, и я получила две пощечины, – впервые в своей жизни. «Подумайте, няня, до чего она дошла!» – он не мог больше сдерживаться. – «Идет такая война, а она занята…!» и он произнес грубые мужицкие слова, – других слов он не находил… «Нет, нет, нет», – повторяла моя няня, стоя в углу и отмахиваясь от чего-то страшного пухлой своей рукой. – «Нет, нет, нет!»
«Как так – нет?!» – не унимался отец, хотя после пощечин он уже выдохся и стал говорить спокойнее. – «Как так нет, я все знаю!» И, взглянув на меня, произнес то, что сразило меня наповал: «Ты бы посмотрела на себя – кому ты нужна?! У него кругом бабы, дура!» И ушел к себе в столовую, забрав все, чтобы прочитать своими глазами. У меня все было сломано в душе. Последние его слова попали в точку…»
Ни пощечин, ни этих слов Светлана отцу не простила.
Мужья и дети
В наше время многие писатели либерального толка, описывая этот роман, возмущаются реакцией Сталина, напоминая, что и сам он был не моложе Каплера, когда завел роман тоже с шестнадцатилетней Наденькой Аллилуевой. Забывают только, что Надежда не была дочкой вождя, что это Сталин, а не Сергей Яковлевич был одним из вождей революции, породниться с ним было честью, уж не говоря о том, что это сулило немалые выгоды. Во-вторых, у него не было ни жены, ни кучи любовниц, что, согласитесь, немаловажно для родителей. Так что сравнение явно не в пользу Каплера.
Забыла ли Светлана Каплера? Нет, и о том говорят их возобновившиеся на короткое время отношения после того, как он вернулся окончательно из ссылки. Но ее самолюбие, уязвленное словами отца о том, что у него кругом бабы, и их подтекст, что отношение к ней было вызвано лишь ее статусом дочери вождя, сделали свое дело. Через год она вышла замуж за Григория Морозова, который нравился ей еще со школы. Правда, с отцом они после скандала не общались несколько месяцев, он перестал приезжать обедать домой, как раньше, и стал уезжать на дачу в Кунцево, часто вместе с теми, кто его окружал. А Светлана позвонила ему лишь после окончания школы, чтобы сообщить: она окончила школу и собирается поступать на филфак МГУ.
– В литературу хочешь? Так и тянет тебя в богему! Они же необразованные все. И ты хочешь быть такой… Нет, ты получи хорошее образование, – ну хотя бы на историческом. Надо знать историю общества, – литератору тоже это необходимо. Изучи историю, а потом занимайся, чем хочешь…
Светлана послушалась и, по ее словам, никогда об этом не жалела, считая, что учеба на истфаке помогла ей лучше узнать историю советского общества и сделать из нее свои выводы, которые категорическим образом отличались от взглядов отца.
Была и еще одна причина, помимо Каплера, которая резко негативно повлияла на ее отношение к отцу – еще в эвакуации в Куйбышеве она наткнулась на статью в английском журнале, который она читала для усовершенствования языка, где говорилось, что ее мать покончила жизнь самоубийством. Она бросилась к бабушке – Ольге Евгеньевне, к теткам, которые и открыли ей страшную правду. Их рассказы убедили ее в том, что в самоубийстве матери виноват отец. К тому времени уже погиб то ли от отравления, то ли от сердечного приступа Павел Аллилуев, были арестованы и расстреляны Станислав Реденс, Алексей и Мария Сванидзе, так что, надо думать, на их интерпретацию самоубийства Надежды эти события наложили свой оттенок. Что касается брака, то против него Сталин уже не возражал, хотя жених ему и не нравился, причем вовсе не из-за национальности (Григорий Морозов был евреем).
