Это поразительно, как можно было это сделать? Так изобразить своего любимца, вольно или невольно увидеть его финал и показать нам его. Надо очень пристально смотреть на вещи, которые мы называем гениальными, потому что они несут в себе всегда много больше того, что мы воспринимаем. Это произведение искусства, перед которым нам должно преклоняться, которое входит в список бессмертных. Все сделано одинаково. Внутри гробницы Медичи нет ничего, что сделано лучше или хуже. Все сделано одинаково, все одинаково проработано, и какие прекрасные фигуры Джулиано и Лоренцо, как долго можно рассматривать детали этих двух воинов. Когда Микеланджело делает фигуры Джулиано и Лоренцо, то он делает образы, не совсем адекватные тем личностям, которые были их прототипами. Ему говорили: «Не похожи твой Джулиано и твой Лоренцо на прототип, на портрет». – «Прекрасно, – ответил Микеланджело, – а кто через сто лет будет знать, как они выглядели?» Человек видит себя в обратной проекции. Он знает, что они будут через сто лет. А кто, правда, через сто лет будет знать, как они выглядят? И возникает образ порывистого рыцаря, святого Георгия Победоносца – Джулиано. Как он хорош собой, как порывист, как он прекрасен физически! Воин. От воина действия – молодого, порывистого, горящего, к воину-философу, к воину-мыслителю, к Лоренцо, более широкому, который сидит в задумчивой позе, и на голове у него очень интересный шлем. Это шлем очень старый, он напоминает шлем Афины Паллады или шлем, который был на голове воина и философа Перикла, главы афинской демократии.
Что касается четырех времен суток, о них очень много написано. И сейчас нет смысла просто возвращаться к этой теме. Потому что уж если кто-то описан замечательно, то это вот эти вот четыре фигуры. Но я хочу сказать об одной из них, это фигура Дня. Всех поражает какая-то несогласованность в том, как изваяно тело День. Какое оно мощное, прекрасное, но эта фигура как бы отвернута от нас. День словно с большим трудом поворачивает к нам голову, поворачивает к нам свое лицо. И когда мы видим голову фигуры, изображающей утро, мы удивляемся, до какой степени не совпадают манера ваяния всей фигуры Дня и манера ваяния головы. Нет абсолютно гладкой поверхности. Микеланджело свои скульптуры лайковыми перчатками полировал, лайкой щенков. Жестоко, конечно, но что поделаешь. Когда вы смотрите на голову Дня, вам кажется, что она сделана художником начала XX века. Образ лишь намечен, лишь как бы проступает. Это неразличимое лицо. Оно уходит в многоречие. Вы можете его трактовать как угодно. Современников поражали эти зарубки инструментов, оставленные на как бы недооформленной художественно голове Утра, потому что современники привыкли к другой манере скульптурного ваяния, не к такой обобщенной, не к такой свободной. Микеланджело хорошо ответил по этому поводу, на это недоумение. Он сказал: «А кто видел в лицо день грядущий? Никто не видит в лицо день грядущий». Что еще раз подтверждает, что эта работа – не просто работа над гробницей, эта работа является чем-то еще. Это философское рассуждение о времени, куда входим и мы, куда входят и Медичи, и многие другие люди, где есть место мгновению, есть место постоянному коловращению и круговращению, цикличности, и где все-таки место соединения с личностью, какое-то учение о цельности и единстве мироздания через время.
В то время заказ гробницы не был особенно распространенным явлением. Хотя для Микеланджело это был вообще его пожизненный крест, потому что одной из работ, мучивших его всю жизнь, была гробница, которую предшественник Льва X, папа Юлий II делла Ровере, ему заказал. И именно эту гробницу, как ни странно, Микеланджело принялся делать с огромным азартом, с огромным интересом, но по каким-то причинам Юлий II отказался от этого заказа. Вообще, с Юлием II связан заказ росписи потолка Сикстинской капеллы. Но он отказался по разным причинам, совершенно неизвестным. То ли денег ему не хватало, но говорят, что ему что-то нашептал архитектор Браманте (ведь интриги были тогда точно такие же, как и сейчас, а может, еще более кровожадные, накал страстей был пассионарный). Браманте, который имел большое значение при папском дворе, нашептал Юлию II, что делать при жизни гробницу – это очень дурной признак. Возможно, так и было, то есть одной из причин отказа папы Юлия II от заказа была именно эта. От гробницы много осталось разных фрагментов: так называемые «Пленники», которые находятся в Лувре, и, конечно, замечательная скульптура Моисея в Петроверигской церкви в Риме. Это гениальная скульптура. Она должна была войти в ансамбль гробницы папы Юлия II. Это удивительно! У Микеланджело каждая часть равна целому, или в каждую часть вложен весь гений замысла и художественного целого. Но кто может представить себе, что эти рабы из Лувра или Моисей – часть какого-то ансамбля? Они были бы внутри этого ансамбля, но они и совершенно самостоятельные работы, которые можно рассматривать вне ансамбля. То же можно сказать о любой скульптуре из гробницы Медичи. Таков уж удел гениальности – в каждую деталь вкладывать все, что вложено в целое, и делать целое – составленным из элементов, но единым и гармоничным.
Микеладжело Буанаротти. Давид. ок. 1501–1504. Академия изящных искусств, Флоренция
Надо сделать еще одно замечание о Микеланджело. Его самая знаменитая работа – Давид. Она так прекрасна, что даже у людей толстокожих может вызвать слезы, потому что это созерцание абсолютно совершенного художественного творения. Микеланджело творил героя своего времени. Когда он делает Давида, он молод и наполнен надеждой. Он полон гордости за свое время.
Он чувствует его. Не случайно и Донателло, и Верроккьо, то есть люди, жившие с ним одновременно во Флоренции, почему-то обращались к образу Давида, отрока Давида, поэта Давида, воина Давида. В нем было все. В нем была абсолютная победа, потому что он победил старого одряхлевшего Голиафа. Он был и поэтом, творцом псалмов. Он был и философом. Конечно, кто был героем этого времени? Давид, потому что они чувствовали себя победителями, они чувствовали себя новым временем, они чувствовали, что перед ними открыто некое замечательное будущее. И именно Микеланджело выразил эту общую надежду, сотворив великую статую Давида, прекрасную с художественной точки зрения и, вместе с тем, отсылающую нас к адресу эпохи Возрождения. Нет, это не готика. Это античный мир, с его мечтой о гармонии, с его мечтой о совершенном человеке, с его мечтой о героической личности совершенного человека. Это микрокосмос, который все в себе несет, все в себе содержит – всю надежду, всю красоту.
Не случайно, когда эта скульптура была установлена в 1504 году на площади перед палаццо Веккьо, этот день стал днем искусства для Флоренции. А посмотрите на поздние вещи Микеланджело: на «Снятие со креста» или «Оплакивание с Никодимом», где Никодим – это его автопортрет. Если не знать, что «Снятие со креста» – это работа Микеланджело, можно ли догадаться, что ее сделал художник Возрождения? Нет. Можно было бы предположить, что это статуя, скульптура или надгробие, посвященное жертвам Освенцима, столько в ней глубокого, неизбывного человеческого страдания, нежности, тоски. Нет другого такого человека, кроме Микеланджело, который за одну свою жизнь прошел бы весь путь художника, от XV до XX века, который занял бы своим искусством все пространство пяти столетий. А что же делать искусству, если есть художник, который всю жизнь сделал, даже на будущее? Ничего. Идти своим путем. Начинать все сначала. Он просто есть, не просто гений Микеланджело, весь феномен Микеланджело. Это человек, который всю жизнь все делал своими руками, которого раздражали любые помощники. Когда он расписывал потолок Сикстинской капеллы, его раздражал тип, который ему краски тер, он ему мешал. Микеланджело все должен был делать сам. Ведь вместить представление об этом в голове своей невозможно. Именно он, и только он один был себе самым жестким и самым беспощадным судьей. Он бесконечно корил себя.
