— Теперь не ходим. Не возвращается никто.
— По второму кругу пошел, — шепотом отметил Тим.
— Там болотные человеки водятся, они прежде боялись, а теперь не пускают нас, — у подростка словарный запас оказался побольше. — Сперва пугают, воют, грозятся издали. Стрельнешь — разбегаются, но следят, не отстают.
— Соседи собрались, пошли толпой, — подхватил бородач, наверное — отец. — Набили человеков болотных десяток или поболее, а потом болотные ночью пролезли в дома, всех сожрали. Нет соседей, все.
— Всех пожрали, — кивнула женщина. — Нет больше соседей. И вы не ходите на болота.
— Не ходите, — подтвердил ее мужик.
— Да как мы пойдем, у нас и парома нету, — развел руками Белорус.
И снова, стоило ему сделать широкий жест — местные подняли стволы. Они не угрожали и страха не выказывали, однако давали понять, что держатся настороже.
— Нету плота у вас, — кивнул бородатый, — вот и не лезьте на болота.
— Не лезьте, — кивнула женщина.
— Пропадете без толку.
— Пропадете.
Они замолчали, и Альбинос осторожно предложил:
— Давайте мы у вас плот купим.
Разин потер скулу, покосившись на Альба, кивнул — мол, продолжай в том же духе.
— Ни! — замахал руками бородатый мужик. — Мы свой не продадим. Ни за какие деньги!
Женщина шикнула на мужика, что-то ему сказала, тот задумался ненадолго и подозвал пацана. Они пошептались. Потом бородач крикнул:
— Монету серебром!
Альбинос ухмыльнулся. Стоит деньги показать, как по сендеру из всех стволов шмалять начнут. Туран не успеет ничего сделать, его первыми выстрелами снимут.
— Договорились! — крикнул Альб. — Но…
Все, кто был в сендере, посмотрели на него. Разин даже дернулся, хрустнул пальцами, сжав рукоять автомата.
— Твой сын, — Альбинос показал на паренька, — покажет дорогу. Выведет к плоту сендер, получит монету.
— Согласные! — донеслось из поселка.
Деньги рыбари запросили большие. Но иного выхода не было, к острову Губерта лучше добраться засветло.
С громким хлопком открылся люк, где-то в основании дома, между свай упал, разворачиваясь, канат. Парень соскользнул по нему, ловко перебирая руками. Шлепнул ногами в грязь, подняв брызги. Грязь его не смущала, он бодро затопал из-под дома на свет — по лужам и по мутной жиже, не разбирая. Подошел к сендеру и встал, разглядывая приезжих. Глаза у мальчишки были яркие, большие, они выделялись на сером малоподвижном лице, как что-то чужеродное — будто взяли чужие живые глазищи и вставили чучелу, слепленному из болотной тины.
— Лезь на капот, — сказал Альбинос.
— Дядьки, ежели на болота хотите попасть, — заговорил паренек, усаживаясь поудобнее, — езжайте дальше по берегу, там соседский дом, навроде нашего на столбах устроен.
Он сместился вперед, поставил ноги на бампер, оглянулся.
— Болотные там всех пожрали, а плот не тронули. Плот стоит на месте, поснимали мы с батей оттуда лебедку, то да се, однако по болоту на ём и теперь пробираться можно, чего ж не пробираться! Болотные не тронули, им ни к чему. — Он понизил голос: — Токо я бы вам сказал: не лезьте вы в ту болотину, недоброе там теперь стало, смертное все. Не как прежде бывало.
— Про остров расскажи, — прошептал Разин, подавшись вперед.
Парень посмотрел на мать с отцом, опять обернулся.
— Отъедем, и расскажу.
— Газуй, Музыкант, — кинул Егор, устроил оружие на коленях и махнул рукой.
Когда сендер отъехал на приличное расстояние от поселка, парень попросился в кузов. Альбинос посмотрел на Разина, тот кивнул. Проводника посадили между Илаем и Белорусом.
— А на бетонном острову знаете, ктось нынче живет? — начал юный обитатель болот.
Белорус вопросительно глядел на него.
— Плохие. Быстрым плотом туда-сюда носются. Ох, и скорая же штука, этот плот, летит прям! Болотные не трогают тех, которые на острову. Или боятся, или дружбу водят, а только не трогают, хотя и злые теперь болотные стали. Раньше боялись нашего брата, рыбарей, а теперь ох и злые. Не ходите вы на болотину, пропадете.
Он оглядел сидящих по сторонам. Белорус хмыкнул. Илай вообще никак не отреагировал.
— Не передумали, значится… Стало быть, плот соседский заберете, боле он никому не надобен. Хороший плот, крепкий. Только справа у вас неподходяща, вот чего!
— Чего неподходяща? — удивился Белорус.
— Справа, снаряжения ваша. На болоте така вот годнее, — парень постучал себя в грудь, куртка на нем зашуршала, будто накрахмаленная рубаха.
— И что же это? Из чего?
— Мешковина, чензиром пропитана, — охотно пояснил парень. Он, похоже, страшно гордился тем, что у него «справа» не хуже, чем у старших. — Чензир дорогущий, ух! Но батя сладил мне справу, настоящу, годну.
Он снова постучал себя в грудь, быстро улыбнулся, сверкнув глазами, и серьезно сказал:
— А только лучше не ходите на болотину, ну ее. Живы будете, возвертайтесь. Опасно нынче. И стреляли недавно, опять же. Батя говорит: десять стволов палили, не меньше. Возвертайтесь домой, дядьки.
— Жми, Музыкант, — скомандовал Разин.
Сендер взревел мотором, грязь полетела из-под колес. Ехали вдоль береговой линии, а парень стоял за спиной у Альбиноса, изредка указывая на ориентиры в болоте, чтобы с пути не сбиться.
Солнце подбиралось к зениту, было жарко, вонь усиливалась. Днем грязь подсыхала, образуя корочку, колеса сендера взламывали ее, в трещины выплескивалась жижа, брызгала во все стороны, исходила паром.
Вскоре добрались до соседнего поселка, который мало чем отличался от предыдущего. Двери домов стояли распахнутыми настежь, клочья тумана вплывали в них, решетки на окнах были выломаны. Сендер остановился в тени у ближайшего дома, Белорус спрыгнул в лужу и пошлепал в полумрак под помостом. По свисающему из распахнутого люка канату Тим залез внутрь, остальные следили за ним.
Вскоре Белорус вышел из дома и крикнул:
— Туран, поднимись, помоги! И сендер вокруг пусть объедет!
Туран пролез в люк. В просторном бревенчатом сарае было тихо, сыро и пусто. Дощатые перегородки, когда-то разделявшие его на комнаты, оказались разбиты и обрушены, от мебели остались только обломки. Да и мебель-то была убогая, похоже, раньше под стеной стояли нары в два ряда, грубо сколоченные столы и стулья. Крушили их основательно и явно с какой-то целью — ни одной целой доски не осталось, ни единой скамьи. Остатки нар валялись вперемежку с клочьями отсыревшего тряпья. Тюфяки изодраны и выпотрошены, повсюду на полу солома, все почернело от сырости и уже успело заплесневеть, покрыться лишайником. В этакой сырости дома без присмотра простоят недолго — прогниют и развалятся.
