– Дак я думала, у вас огород свой.
– Я и на целине была. Давно, еще студенткой… – Саша улыбнулась. – Даже грамота где-то валяется…
– Когда? – поднял голову Илья. – В Казахстане?
– В шестьдесят первом, под Акмолинском. Ты был?
– Я раньше был. Разминулись.
– И докторов возят? – спросила Дуся.
– Слава богу, нет. Лекарям, Дуся, положено на месте сидеть. А в институте возили, а как же…
– Кто Таню обещал посмотреть, лекарь?
– Верно. А ну, Татьяна, пошли на расправу! И перекурим заодно…
Сашина корзина наполнилась доверху. Дуся помогла стащить ее в сторону, где высилась груда картошки, и опорожнить.
У крыльца Илья отмывал руки, Таня поливала ему из ковша.
– Я на вас смотрю, – сказала Саша, переводя дух, – и как у вас сил на все хватает? Сколько вам лет, Дуся. Если не секрет?
– Чего ж таиться? Сорок пятого я, двадцать семь стукнуло. А с виду-то небось с лишком тридцать?
– Что вы! – Саша смутилась. – Вы очень молодо выглядите.
– Ладно, знаем… – с усмешкой сказала она. – Нынче что! Танюшка когда грудная была – вот уж взаправду хлебнула. Другой раз заплачет ночью, оручая была, а худая – былиночка… Дак я и сама в рев, лежу, как корова разливаюсь, а встать – нету сил, каждая косточка гудит. Наскачешься за день-то… Чуть с Эдуардом не разошлись.
Саша покачала головой:
– И никто не помогал?
– Кому ж помочь? Мама-то живая покуда была, да она водянкой хворала, что с нее проку? От водянки и померла… А свекровь далеко – они за Повенцом живут, он не с наших мест, Эдуард-то… Как раз укрупнили нас тот год, а зима такая бестолковая – нету снега, хоть плачь! Померзло все, пересеяли весной, и опять не слава богу – льет, поливает. По самый по август солнышка не видали… Дак разве ж уродит, когда ералаш такой? Ну, он и заладил: в город да в город, одно знает. Дядя у него там, у Эдуарда, механиком на автобазу устроить обещался…
На ступеньках крыльца перед Ильей стояла Таня и, замирая от любопытства, трогала его горло.
– Не здесь, – поправлял Илья. – Вот, выше… Смотри – я глотаю. Чувствуешь?
Она кивнула и расплылась в улыбке, открыв редкие зубки с застрявшими зеленоватыми волокнами капусты.
– Теперь я.
Он прощупал железы у нее под подбородком и слегка надавил на ухо. Девочка вскрикнула и сморщила лицо.
– Погоди реветь-то… А ну-ка, мне надави. Сильней! Думаешь, мне не больно? А я терплю. Ты льва когда-нибудь видела? Живого?
– Только он добрый, лев, – сказала Таня.
– Разумеется, добрый. Все равно иногда он рычит. Когда что-нибудь не в порядке. Или он хочет есть. Правда?
– Только он детей не ест, – убежденно сказала Таня. – Он на веревке пляшет.
Илья засмеялся:
– Ты что-то путаешь, Татьяна. Это в цирке, что ли?
– Его звать Каникулы Бонифация. Он очень добрый.
– А, все ясно… Тащи чистую ложку, телезритель.
Илья ополоснул ложку, нахмурился и озабоченно откашлялся.
– Что-то у меня в горле чешется… Посмотри, пожалуйста, нет ли у меня там небольшого крокодила. Примерно вот такого…
Таня сосредоточенно заглянула ему в рот.
– Смотри как следует! А-а-а… Нету? Ладно, спасибо… Давай теперь у тебя поглядим. Понимаешь, бывают такие случаи, правда редко, когда вдруг в горле у человека живет такой маленький крокодил. Надо ему помочь оттуда выбраться…
Женщины сидели на грядке. Дуся рассказывала:
– …Уж и дом сторговали, я работать определилась на комбинат. У них баб не хватает, прясть некому. А которые согласны, им в общежитии комнату дают… Поглядела я, поглядела. Веселей, конечно, в городе-то. Культура большая. Парикмахерских полно… А на душе-то камень. Чужие люди кругом. Я с ребенком. И корову жалко…
– Не решилась?
Дуся со вздохом промолчала.
– Зазнобу он в городе завел… В столовой работает. Бесстыжая такая курва, с нашей деревни, мужика ни одного не пропустит, хоть самый барахольный… Я и ушла.
– И что же?
– Известно что. Потерся там с месяц… Вечером доить пошла, слышу, в калитку торкается кто-то. Гляжу – стоит, а войти робеет. Щетиной зарос, а рожа-то вся белая, как мукой вымазался. Покойник прямо… В ногах валялся.
Она опять вздохнула, взяла из корзины картошку с подгнившим боком и выбросила.
– А как не пустишь? – сказала она. – Муж ведь. Нельзя девке без отца. Нехорошо.
Саша кивнула как-то нерешительно. Дуся насторожилась.
– Конечно, вы правы, – сказала Саша и покраснела. – Просто я думаю – смогла бы я так?
Дуся презрительно усмехнулась.
– Роди – узнаешь, – сказала она, вставая. – Мужик он и есть мужик, чего творит – сам не ведает. Какой с него спрос?
Некоторое время они работали молча.
– Если опять надумаете в город перебираться, – заговорила Саша, улыбаясь неловко, – приезжайте, Дуся, прямо ко мне, в Ленинград. Я ведь как раз на прядильном производстве работаю. У нас тоже прядильщиц не хватает, и прописку по лимиту дают…
– Теперь ехать – никакого расчету нету, – сказала Дуся, не поднимая головы, и ведро ее зазвенело еще бойчей. – Председатель у нас новый, уж третий год, Тихон Сергеич, дай ему бог здоровья… Наизнанку вывернется, а зимой сыты будем…
Илья вернулся сердитый.
– Вы о чем думаете, Дуся? Родители, черт вас возьми! Вы когда с ней у врача были?
Дуся сразу заплакала и схватила Таню.
– Илья, возьми себя в руки, – сказала Саша.
– А ты помолчи! Миндалины с кулак, железы увеличены… Носоглотка – ни к черту! Вы чем шутите? Инвалидом хотите ребенка сделать? У нее отит хронический. Запущенный! Не ревите, я с вами серьезно говорю! Когда у врача были последний раз?
– Весной.
– И что он сказал?
– Я все как велено делала, – всхлипнула Дуся. – Сквозняков стеречься велели… Компресс ставить. Горло полоскать… А в больницу не дам!
– Процедуры назначались? Прогревания? УВЧ? Кварц?
– А как же. Ходили, сколько раз ходили! А компресс этот она у меня пол-лета не сымала…
– Здрасте! Что, так весь день с компрессом и бегала?
– Тоже скажете! Дурочка я, что ли? С ночи клала, утром сымала… Все равно в больницу не дам!
– Да погодите… Она у вас босиком по избе носится, по сырому полу. Разве можно! Ноги – первым делом в тепле держать. Летом купалась? Ну хорошо, хоть не купалась… Завтра же поезжайте. Где тут у вас поликлиника?
