Бисмарк кивнул головой, соглашаясь с моими доводами.
А я продолжила:
– Я полагаю, что Австрия этой возней с Боснией и Герцеговиной мечтает втянуть Германскую и Российскую империи в противостояние. Хочу напомнить вам одно ваше высказывание: «Я не сторонник активного участия Германии в восточных делах, поскольку в общем не усматриваю для Германии интереса, который стоил бы костей хотя бы одного померанского гренадера».
Бисмарк рассеянно кивнул, после чего удивленно посмотрел на меня:
– Браво, фрау Нина, вы так хорошо познакомились с моими речами, что запомнили даже то, что я сказал год назад на заседании рейхстага.
Я ответила Бисмарку, что умные вещи, сказанные умным человеком, стоят того, чтобы их запомнили в веках. Канцлер не без удовольствия выслушал мой комплимент, после чего решил ответить мне своим комплиментом.
– Фрау Нина, я не могу вас понять – смотрю на вас и вижу очаровательную женщину, закрываю глаза и слышу рассуждения опытнейшего политика, которого бы я, не раздумывая, пригласил на службу в свой МИД. Я очень рад, что в новом государстве есть политики, которыми гордились бы и некоторые старые европейские государства.
Я решила закончить обмен комплиментами и вернула Бисмарка к основной теме нашей беседы:
– Герр Отто, что вы можете сказать о вашей дальнейшей политике в отношении Австрии? Как я вам уже сказала, поскольку эта держава настроена враждебно по отношению к русским, то продолжение нынешней политики приведет Германию к тому, что ей придется защищать это лоскутное одеяло в случае возможных будущих конфликтов с Россией и Югороссией.
Бисмарк стал серьезным:
– Видите ли, фрау Нина, – Австрия – это гнилая бочка, в которой бродит и бурлит вино. Весь вопрос в том – насколько крепки обручи, которые скрепляют эту бочку, и сумеем ли мы, стоящие с ней рядом, вовремя отпрянуть от нее, чтобы ее разлетающиеся обломки не покалечили нас, соседей этой бочки.
Я ответила Бисмарку, что один раз подобную бочку под названием Польша уже удалось поделить. Страшно подумать, в какую гноящуюся рану могла превратиться эта страна, впав в анархию. И в данном случае возможен раздел австро-венгерского наследства на троих, включая Италию. А уж ждать ли того момента, когда эта лоскутная империя отдаст концы вполне естественным путем или использовать очередной кризис, так это дело десятое.
– Поймите, герр Отто, Германия много больше проиграет, чем выиграет, если будет поддерживать Вену, ведь жизнеспособность этого государства стремительно катится к нулю. Стоит ли надеяться, что дряхлеющая империя проявит юношескую прыть. А выиграть Германия может намного больше, чем проиграть. Ведь многое из выморочного наследства перейдет к соседям Австро-Венгрии… В частности, как я понимаю, особо вас интересуют земли, населенные теми, кто говорит по-немецки… Россия возьмет себе славян, а Будапешт останется Габсбургам в качестве утешительного приза. Если не захотят – кончат, как Бурбоны.
– Да, фрау Нина, – сказал с ухмылкой Бисмарк, вытирая пот со лба, – вы меня удивили, политика вещь довольно циничная, но надо ли бравировать этой циничностью?
– Герр Отто, – парировала я, – помнится, что вы как-то сказали: «В основе любых политических переговоров лежит принцип «do ut des»
[2]
, даже если для приличия об этом пока не говорят».
– Когда это я говорил? – удивился Бисмарк.
– Еще не говорили? – в свою очередь удивилась я. – Ну, значит, еще скажете.
Бисмарк внимательно посмотрел на меня:
– Фрау Нина, скажу вам честно, я человек не из робкого десятка, но общаясь с вами и вашими соотечественниками, я иногда испытываю чувство робости и даже страха. Вы словно люди из какого-то другого мира. Я даже не беру во внимание вашу совершенную технику. Вот так, походя, приговорить империю, которой исполнилось много сотен лет. Что-то сидит внутри вас такое… Порой я начинаю верить в то, что пишут о вас европейские газеты. Вы, надеюсь, их читаете?
– Естественно, – усмехнулась я. – Но вы же прекрасно знаете, герр Отто, что газеты – это один из видов ведения боевых действий, который хотя физически и не убивает людей, но психологически разоружает их, заставляя порой признать себя побежденными еще до начала сражения. Кстати, не мы приговорили Австрию, просто она стара, больна и погибает от маразма. Мы только поставили диагноз. И он гласит – пациент неизлечимо болен…
Возвращаясь к газетам, скажу следующее, – добавила я, – совершенство нынешних средств массовой информации еще не достигло такого уровня, чтобы добиваться таких глобальных результатов. Один из европейских политиков как-то изрек: «В конце концов, печать для меня – всего лишь типографская краска на бумаге, с которой мы войны не ведем».
– Прекрасно сказано! – восхитился Бисмарк. – А вы не помните, чьи это слова?
Я замялась, вспомнив, что сказано это было самим Бисмарком, правда, десять лет спустя.
Бисмарк, как умный и проницательный политик, заметил мою мгновенную растерянность.
– Фрау Нина, – сказал он, – я чувствую, что вы знаете очень много. Возможно, гораздо больше, чем все ныне живущие на Земле. Я не имею права от вас требовать, но ради всего святого – скажите, кто вы и откуда пришли в наш мир?
Я пристально посмотрела на Бисмарка. Меньше всего он был похож на «железного канцлера». Он как-то обмяк, а глаза у него стали похожи на глаза ребенка, ожидающего чуда у рождественской елки…
– Герр Отто, – начала я свой рассказ, – как-то раз, много-много десятков лет тому вперед, по Средиземному морю двигалась эскадра боевых кораблей под андреевскими флагами. Мир к тому времени превратился в ад, вынужденный выбирать между ужасным концом или бесконечным ужасом. То, что он был адом для нас, так это полбеды, мы люди привычные. Вам этот мир понравился бы еще меньше, – я раскрыла папку и достала оттуда фото. – Знакомьтесь, герр Отто, – это канцлер Германии Ангела Меркель…
18 (6) июня 1877 года, полдень. На траверзе залива Суда, остров Крит. Пароход «Звезда Марселя»
Писатель и путешественник Жюль Верн
Яркое июньское солнце стоит в зените и безжалостно жарит всё живое. Море играет миллионами бликов так, что больно глазам. Только легкий морской ветерок, пахнущий солью и водорослями, спасает от невыносимой духоты. В каютах парохода находиться просто невозможно, и обливающиеся потом важные господа и нарядно одетые дамы столпились под легким белым полотняным навесом. Все их взгляды направлены на проплывающий справа от нас берег Крита. Там, в покрытых воронками, обугленных развалинах турецкого военного порта до сих пор что-то еще чадно дымит. В мою подзорную трубу видно, как среди развалин береговых укреплений бродят фигурки в темно-зеленой форме и разодетые как павлины греческие солдаты.
Для турок, кажется, всё уже кончено. В гавани из-под воды торчит несколько мачт, очевидно принадлежащих нескольким небольшим парусникам. Остатки турецкого флота затоплены прямо у причалов. Всё остальное пространство бухты заполнено фелюгами и каиками под греческими флагами. Чуть дальше в море в дрейфе лежат два окрашенных в темно-серый цвет корабля под флагами Российской империи. Очевидно, что мы стали зрителями финальной сцены драмы: «Смерть больного человека на Босфоре». Главный герой умер, а его победители, по законам классической драмы, произносят прощальные речи и славят друг друга.
