– Да, я понимаю, – ответил Скобелев, – я отныне намерен бороться с ними. Но, уважаемый Василий Васильевич, не сгущаете ли вы краски?
– Нет, – решительно сказал Верещагин, – я не заблуждаюсь и ничуть не преувеличиваю опасность этого явления. Обществу серьезно угрожает в близком будущем огромная масса, насчитывающая миллионы людей. Это люди, бывшие из поколения в поколение в течение целых столетий на краю голодной смерти, нищенски одетые, живущие в грязных, нездоровых кварталах, бедняки и такие люди, у которых нет ни кола ни двора, либо совсем обездоленные.
– Хорошо, кого же следует винить за их бедность, – спросил Скобелев, – разве не сами они виноваты в ней?
– Нет, – ответил Верещагин, – было бы несправедливо взваливать всю тяжесть вины на них; гораздо вернее, что общество в массе своей более виновно в их положении, чем они сами.
«Ай да Василий Васильевич, – подумал я, – еще немного, и он начнет цитировать “Манифест” Карла Маркса. Он уже почти тридцать лет, как написан». И я решил немного спровоцировать Верещагина, спросил у него:
– А есть ли какое-либо средство выйти из этого положения?
– Разумеется, есть, – ответил Василий Васильевич, – Христос, наш Учитель, много веков назад указал на то, как богатые и сильные мира могут помочь делу, не доводя до революционного шага, не производя переворота в существующем общественном порядке, если только они серьезно позаботятся о несчастных. Это, несомненно, обеспечило бы за ними безмятежное наслаждение всею массою их богатств. Но в настоящее время мало надежды на мирное решение этого вопроса, разумеется, благоденствующие классы предпочтут остаться христианами только по имени, они все будут надеяться, что паллиативные меры достаточны для улучшения положения. Или же, думая, что опасность еще далека, они не пожелают сделать больших уступок, а нищие и бедняки – прежде готовые на соглашение, очень скоро не захотят принять предложенного им подаяния.
– Чего же хотят они? – спросил у своего друга генерал Скобелев.
– А хотят они, дорогой Михаил Дмитриевич, ни больше, ни меньше, как уравнения богатства в грядущем обществе. Они требуют материального и нравственного уравнения всех прав, занятий, всех способностей и талантов; как я уже сказал, они стремятся разрушить все основы существующего общественного строя, а в новоосвященном порядке вещей они стремятся открыть действительную эру свободы, равенства и братства взамен теней этих высоких вещей, как существуют ныне.
Я вовсе не думаю входить в рассуждение по поводу этого предмета, я вовсе не имею претензий доказывать, насколько эти притязания справедливы или несправедливы, насколько они разумны или нелепы; я констатирую только факты, что существует глубокая бездна между прежними криками о хлебе и резко сформулированными требованиями нынешнего времени. Очевидно, аппетит народных масс увеличился сравнительно с прошлыми столетиями, и счет, который они намерены предъявить к уплате, будет немалый.
– От кого потребуется уплата по этому счету? – поинтересовался я.
– Вероятнее всего, от общества, – ответил Василий Васильевич.
– Будет ли это сделано добровольно? – снова спросил я у нашего художника, который, как оказалось, разбирался не только в красках и холстах.
– Очевидно, нет, – кратко ответил Верещагин и, поморщившись, потер свою раненую ногу.
– Следовательно, будут осложнения, споры и даже гражданские войны? – продолжал я допытываться у милейшего Василия Васильевича.
– Разумеется, будут серьезные осложнения; они уже бросают свои тени в форме беспорядков социалистического характера то здесь, то там. В Америке, весьма вероятно, беспорядки эти не так велики или менее заметны, но в Европе… – во Франции и в Бельгии, например, эти беспорядки принимают грозный вид.
«Бедный Василий Васильевич, – подумал я. – К сожалению, вы даже не подозреваете о том, что самые большие беспорядки грянут в России».
– Кто победит в этой борьбе? – спросил генерал Скобелев.
– Михаил Дмитриевич, вы, наверное, помните слова Наполеона, утверждавшего, что победа всегда останется за «крупными батальонами». А это значит, что победят «уравнители». Число их будет очень велико; кто знает человеческую природу, тот поймет, что все, кому не придется терять много, в решительный момент присоединятся к тому, кому терять нечего. Вообще полагают, что опасность еще не неизбежна; но, насколько я в состоянии судить, близость опасности неодинакова в различных государствах. Франция, например. Это многострадальная страна, которая вечно производит опыты на самой себе, будь то в области социальных или научных вопросов, или в области политики, – ближе всех остальных к роковому перевороту; за ней следует Бельгия и другие государства. Весьма вероятно, что даже нынешнее поколение будет свидетелем чего-либо серьезного в этом отношении. Что же касается до грядущих поколений, то нет сомнения, что они будут присутствовать при полном переустройстве общественного порядка во всех государствах.
«Мда-с, – подумал я, – а ведь Верещагин, как его однофамилец из “Белого солнца пустыни”, и не подозревает, что плывет на баркасе под названием “Россия”, в трюме которого догорает фитиль, и вскоре все судно взлетит на воздух».
А тем временем Василий Васильевич продолжал вдохновенно вещать.
– Притязания социалистов, а в особенности анархистов, возбуждаемые ими беспорядки производят повсеместно огромную сенсацию на общество. Но едва эти беспорядки подавляются, как общество снова впадает в обычную безучастность, и никому и на мысль не придет, что факт частоты таких тяжелых симптомов, повторяющихся с таким постоянством, сам по себе есть признак нездорового состояния общества.
Дальновидные люди начинают понимать, что паллиативные меры не приведут ни к чему, что перемена правительств и правителей не окажет также ни малейшей пользы и что остается лишь ждать случайных движений в образе действий враждующих партий, в энергической решимости со стороны благоденствующих классов не делать уступок и в энергической решимости пролетариев мужественно и настойчиво идти к намеченной цели.
Богатым остается утешать себя только тем фактом, что «уравнители» не имели еще времени организовать свои силы для успешной борьбы с обществом. Это верно до известной степени. Но хотя дело подвигается медленно, «уравнители» все время заняты усовершенствованием своей организации; а с другой стороны, можем ли мы сказать, что общество достаточно хорошо организовано, чтобы не страшиться нападения.
– Так кто же все-таки эти признанные и официальные защитники общества? – спросил я у Верещагина.
– Армия и церковь, – ответил он. – Но, предположим, настанет день, когда священнослужители окончательно потеряют свое влияние на народ, когда солдаты опустят долу жерла своих пушек – где же общество найдет себе тогда оплот?
– Неужели у него не будет более никакой защиты? – с волнением в голове спросил генерал Скобелев.
– Разумеется, у него есть такая защита, и это не что иное, как таланты и их представители в науке, литературе, в искусстве и во всех его разветвлениях. Искусство должно и будет защищать общество. Влияние его малозаметно и не ощущается резко, но оно очень велико; можно даже сказать, что влияние его на умы, на сердца и на поступки народов громадно, непреодолимо, не имеет себе равного. Искусство должно и будет защищать общество тем с большей заботливостью и тем с большим рвением, что его служители знают, что «уравнители» не расположены отвести им то почетное и достойное положение, которое они занимают теперь, так как, по мнению «уравнителей», добрая пара сапог полезнее хорошей картины, статуи или хорошего романа. Люди эти открыто заявляют, что талант – роскошь, что талант – аристократическая привилегия, а потому талант следует сбросить с его пьедестала до общего уровня – принцип, которому мы никогда не подчинимся.
