— Да, в отличие от предметов на Земле, не меняющих свои молекулярные связи, здесь все очень хрупко. Сломанная ветка, сорванная трава — их структура уже не восстановится, — прокомментировал капитан.
Я подбрасывала кусочки листьев в воздух, и они разлетались в разные стороны.
— Мисс, вы здесь гость и не вправе нарушать молекулярные связи чего бы то ни было. Достаточно того, что вы топчете землю и растительность на ней, — строго сказал капитан.
— Простите, — ответила я.
Стало совсем солнечно. На берегу из высокой травы торчали белые пушистые шарики.
— Капитан, а как называются эти цветы?
— Это одуванчики.
Я заметила, что пушинки легко отделялись от растений при дуновении ветра, и, нагнувшись, потянулась к одному из цветков.
— Можно я дуну?
— Хорошо, — согласился Мартинсон.
Я подула на цветок, и пушинки охотно оторвались от белой сердцевины.
— Ну что ж, вы можете немного побыть наедине, — сказал капитан и покинул нас.
— Зачем им эти парашютики? — спросила я, наблюдая за белыми пушинками в воздухе.
— Это семена. После того, как ты их раздуешь, появятся новые цветы, — ответил Эрон, и мы сели на траву. Я устроилась поудобнее и смотрела, как солнечные лучи целуют его лицо. Через прозрачный респиратор мне была видна его улыбка.
— Ну, как ты управляешься без браслета?
— Как видишь, жива.
— Это только потому, что я за тобой присматриваю, — засмеялся он.
— Вечно ты задираешься, Эрон. А у меня сейчас совсем другое настроение. Тут так хорошо! — сказала я, подставив лицо, скрытое респиратором, солнечным лучам. — Помнишь, ты как-то спросил, что я чувствую, когда ты рядом?
— Конечно, ты еще ответила, что тебе становится жарко, — усмехнулся он.
— Верно. А что ты чувствуешь рядом со мной?
Он задумался, и в его глазах промелькнул страх. Мне нравилось украдкой наблюдать за его лицом, видеть, как меняются настроения, замечать его неуверенность и смущение.
— Мне хорошо с тобой, — ответил он.
— И это все?
— И еще твои губы сводят меня с ума, а также твой запах и бархатная кожа, — он уже потянулся ко мне руками, пытаясь уложить на траву.
— Нет, Эрон, стой, — сказала я строго, и он сразу же отстранился, как будто ошпарился кипятком. — Сначала рыбалка — потом рыба, — повторила я когда-то сказанную им фразу.
Эрон приподнял бровь.
— Когда еще мы сможем поговорить без свидетелей?
Я чувствовала, что то, о чем мы говорим, должно остаться только между нами. Мне впервые не хотелось делиться с миром…
Эрон стал серьезен.
— Прости. Ты права. Мне трудно подобрать слова, но…
— Ничего не говори, я все знаю. Я читала об этом в древней книге. Это любовь.
— Что есть любовь?
— «Безумье от угара, игра огнем, ведущая к пожару. Воспламенившееся море слез. Раздумье — необдуманности ради. Смешенье яда и противоядья. Любовь нежна? Она груба и зла, и колется, и жжется, как терновник», — я вспомнила еще одну строчку: — «Конечно, я так сильно влюблена, что глупою должна тебе казаться».
— Спасибо, — сказал Эрон, его глаза светились и казались почти голубыми. — Теперь у меня есть слово.
Эрон сидел молча, глубоко задумавшись, и я не хотела прерывать тишину. Вдруг он вскочил на ноги и сказал, протягивая мне руку:
— Пойдем.
— Иди, я тебя догоню. Хочу немного посидеть одна и посмотреть на море, — ответила я.
— Конечно, посиди, это мне знакомо, — согласился он и побрел вдоль берега.
Я сняла респиратор, чтобы отклеить камеру-родинку. Покрутив ее на кончике указательного пальца, я дунула, и крошечное устройство упало в песок.
— Оставайся здесь, ты больше мне не нужна.
Я смотрела вдаль, стараясь запомнить все в деталях. Изумрудное море было живым и сильным. Волны, повинуясь ветру, ударялись о берег. Я хотела потрогать воду, но боялась ее, видя, как волны неистово шуршат камнями.
Вдруг в том месте, куда упала камера, появилось легкое свечение. В считанные секунды оно стало ярче, и раскаленный желтый шар выпрыгнул из-под песка и повис в воздухе. Он был словно небольшое солнце. Мне стало тепло и спокойно. Вдруг солнце вспыхнуло и разлетелось маленькими тлеющими огоньками. Образовавшаяся темнота заклубилась голубым туманом. Когда туман улегся, в темноте я увидела очертания круглой капсулы. Она приближалась, освещая себе путь зеленым прожектором. Нет, теперь это была уже не капсула, это огромный объектив. А в нем по центру я увидела свой глаз с родинкой. Он распался на части и разлетелся семенами одуванчика по краям. Я почувствовала, что лишилась чего-то, и закричала. Глаз снова проявился в середине, и все повторилось вновь. Я встала и сделала шаг вперед — почему же так холодно, ведь только что тепло разливалось по моему телу?
— Малин, немедленно надень респиратор и выйди из воды! — донесся до меня искаженный до неузнаваемости крик Эрона. Я обернулась и увидела, как он бежит в мою сторону, и вот уже крепкие руки быстро надели на меня маску.
Я села на песок, и все вокруг приняло привычный облик. Сквозь легкий гул в ушах начал доноситься плеск волн, голос Эрона перестал искажаться. Он поднял меня на руки и понес к кораблю.
— Что случилось? — спросила я, прижимаясь к его груди.
— Ты была без маски и, следуя своему видению, зашла в воду.
* * *
Я сидела в индивидуальной ячейке на пьедестале. Вокруг меня по потолку, полу и в воздухе сновали роботы-лаборанты. Сферические серебряные оболочки камер-полицейских быстро перемещались в пространстве, поблескивая своими корпусами на белоснежном фоне помещения. Я впервые находилась в Центре Генетических Исследований и с интересом наблюдала за суетой в юните. Тодд Макмиллан стоял передо мной.
— Малин, где устройство видеозаписи?
— Вы не найдете его на Земле, — ответила я, наконец решившись сказать все, как есть.
— Вы оставили его на Спеспереннис?
— Я его уничтожила.
— Как глупо! Зачем вы так поступили? — строго спросил он и посмотрел мне в глаза. Макмиллан очень редко так делал. Во мне нарастал протест.
— Я не могу больше выполнять инструкции: «поцелуйте объект, не целуйте объект, молчите, говорите, пригласите его в гости, примите его приглашение, спросите, о чем он думает и что чувствует, перейдите к интимной близости». Может, вы просто оставите нас с Эроном в покое? Я сама разберусь, что делать и о чем его спрашивать, а также когда его целовать, — чем дольше я говорила, тем больше смелела. — Вы можете оштрафовать меня, только, пожалуйста, перестаньте постоянно комментировать, что нам делать, — это просто невыносимо. Именно поэтому на Спеспереннис я и выбросила камеру!
