— Где ты достала их?
В прозвучавшем вопросе слышалось неподдельное любопытство; мне не нужно было объяснять, о чем шла речь.
— Купила.
— Но как? Я несколько раз пытался это сделать, предлагал баснословные деньги.
Я улыбнулась в темноту. Кто бы и мне объяснил, как и почему Рихарт продал их. Ведь не только из-за перехода.
— Не важно. Важно то, что они тебя порадовали.
— Очень. — Это слово прозвучало так мягко, что пальцы на моих ногах непроизвольно поджались. — Спасибо тебе.
— Пожалуйста, — ответила я просто и не стала больше ничего добавлять, смакуя возникшее в душе тепло, такое редкое и такое ценное.
Мы снова замолчали.
Ему хорошо и он одновременно грустит — странная смесь. Когда я так чутко научилась чувствовать этого человека? И зачем мне это умение? Скоро этот вопрос навсегда уйдет в разряд риторических.
Часов в поле зрения снова не нашлось — сколько сейчас? Три? Четыре утра? Ночь; два человека на разных конца дивана; комната, погруженная во мрак; и не предскажешь, какое слово прозвучит следующим. Какой странной, порой, бывает жизнь.
— Ты очень многое сегодня сделала: украсила все, пригасила поваров, я благодарен за это.
Я молча кивнула.
— И ты была отличной хозяйкой вечера.
Никем я не была. Просидела молча в углу.
Но комментировать свое мнение вслух не стала.
— Цветы, воздушные шары, шикарный стол… — Ему явно хотелось поговорить, а мне было приятно. Пусть говорит. — Еда, просто слов нет…
— Понравилась? Я столько раздумывала над меню.
В душе всколыхнулась гордость и немножко радости.
— Очень. И я нашел листок…
Дэлл повернулся ко мне; на его губах играла улыбка.
— Какой листок?
— Тот, что ты положила на дно коробки…
— Ой… — А ведь я совсем забыла про него. А теперь, когда вспомнила, начала нехотя давиться от смеха. — Ну, как же, я ведь обещала тебя однажды научить.
— Точно. Такой точной пошаговой инструкции по изготовлению петард я еще не видел.
Теперь рассмеялся и он, и этот смех что-то всколыхнул во мне, что-то очень важное. Дэлл впервые, с тех пор как я переехала в этот особняк, смеялся. Смеялся, как свободный, не скованный ничем человек. Радовался, находясь со мной в одной комнате.
Я застыла, впитывая непривычные ощущения.
Как невероятно… как трепетно… как чудесно…
И в этот момент я с кристальной ясностью осознала, что именно должна сделать дальше. Без раздумий, без времени на анализ, именно так — в порыве чувств. Осознала и замерла, предчувствуя шаг вперед, который совсем скоро сделаю, уже не смогу не сделать. Вот только дам себе еще минуту, всего одну-единственную минуту — возможность побыть с ним вдвоем, когда нам обоим так хорошо.
Внутри будто свалились оковы, и на сердце вдруг стало легко. Ну, конечно. Как же давно следовало это сделать…
— Я могу еще научить тебя изготовлению водяных бомбочек…
— Да ну?
— И делать дымовые завесы.
— О-о-о! Это уже серьезно.
— А могу перепортить все часы в доме, потому что постоянно забываю, как их припаять проводами…
— Тебе и не надо это помнить.
Он улыбался. Улыбался так тепло, что мне делалось все яснее: только свободный человек может быть счастлив. И никто, ни единая душа в мире, не вправе отбирать у него эту свободу. И тем более, прикрывать свои деяния «любовью».
Даже я.
Тем более я.
Ведь не любовь заставила меня привязать к себе Дэлла, а страх. Страх потери. Но приобрела ли я хоть что-нибудь помимо горя, разделенного надвое, принудив дать мне кольцо? Не нужно было с самого начала совершать подобной ошибки. Именно их — ошибки — больно делать. А принимать правильные решения, как ни странно, не больно.
Какое-то время я смотрела прямо перед собой, а затем произнесла то, что нужно было произнести прежде чем… Просто «прежде».
— Ты прости меня, что я перевернула твое кольцо. Тогда, в баре… Я не хотела тебя обидеть.
— Я знаю, — отозвался Дэлл просто, и еще один тяжелый булыжник соскользнул с моего сердца. Стало еще свободней. Стало почти хорошо.
— И спасибо, что слушаешь меня сейчас. И слышишь. Это очень важно.
Он не отозвался. Просто смотрел на мой профиль, я чувствовала это.
— Я зря когда-то сделала это… зря…
— Что сделала?
— Ты веришь мне? В том, что я сожалею?
— Сожалеешь о чем, Меган?
— Я сожалею, правда. Я не должна была… ты только прости меня, ладно?…
— Простить?…
Он напрягся. Замолчал. Начал понимать.
— Прости, что я привязала тебя к себе, — прошептала я. — Если сможешь. Я была неправа.
Теперь мой подбородок дрожал. Не обращая внимания на трясущиеся внутренности, я медленно стянула с пальца его кольцо.
— Вот он, твой настоящий подарок, Дэлл.
Он сидел, не шелохнувшись. Застыл — только что был теплым и вновь застыл. Нет, не будет больше прежних ошибок. Хватит… между нами и так все эти дни стояли морозы, пора уже перестать понижать температуру. Пусть хоть один раз я смогу сделать что-то правильное.
— Возьми его, пожалуйста, — попросила я мягко, но настойчиво.
Рука медленно протянулась вперед; кольцо легло на теплую ладонь.
— Вот. Оно твое, а не мое. Пусть все вернется, как должно было быть.
Я улыбнулась и стерла готовую соскользнуть на щеку слезинку.
Глава 21
Пусто.
Оказывается, на душе может быть не просто пусто, а совершенно глухо.
Радоваться.
Ведь нужно радоваться? Или уже не нужно? Почему здесь, в темной комнате, среди горы подарков, с бутылкой в руке может быть так странно, так непонятно одиноко? Когда и зачем стерлась тонкая грань между «плохо» и «хорошо», почему шаг вперед может отшвырнуть на милю назад, а сидение на месте войлоком тащит в неизвестном направлении? Куда двигаться, если потерялся?
День рождения…
Дэлл не помнил, где и когда родился на самом деле — жители Уровней отмечали не что иное, как день попадания в этот мир, день «перерождения», день изменения судьбы. Осталось лишь название, притянувшееся следом из чужого теперь уже прошлого. Притянулось и прижилось, сделавшись новой причиной для праздника. Того самого, который Дэлл сейчас не ощущал.
Развешанные на стенах шары в темноте казались нанизанным на нитку белесым мутным виноградом. Опустевшая комната все еще хранила неосязаемые голоса и звуки музыки, доносящиеся из недавнего прошлого.
