Жозеф убедился, что это Клу, потому что в этот самый момент тот окликнул его:
— Жозеф, это ты? Подожди меня.
Клу просил его подождать, хотя Жозеф и так стоял на месте, когда к нему подходил Клу; теперь он видел его куртку с большими, набитыми чем-то карманами:
— Жозеф, а ты что тут делаешь?
На нем была толстая серая куртка с широкими плечами, похожая на окружающие скалы, на скалы, из-за которых он появился, того же цвета, что и эти скалы; казалось, он катится к нам, как один из тех камней, что он потревожил при спуске.
Потом он остановился.
— Понимаешь, это мое ремесло… Да, ремесло.
И он продолжал:
— А что ты?
Но ответа не получил.
Он снова начал спускаться:
— Или тебе тоже стало интересно?
Было слышно, как он рассмеялся, стало слышно, потому что он снова остановился, и камушки, сыпавшиеся у него из-под ног, сталкивались и терлись друг о друга и, казалось, смеялись вместе с ним.
Жозеф по-прежнему не двигался, а Клу снова стал спускаться; Клу был уже близко, чуть выше Жозефа, и свет падал на него с левой стороны. Меньшая половина его лица, та, на которой не было глаза, была освещена зеленым светом, а другая половина оставалась в тени, так что было непонятно, смотрит он на вас или нет. Он подошел и спросил:
— Слышишь, что я говорю?
Он похлопал себя по карманам, по большим карманам, оттягивавшим полы куртки, натягивавшим ткань на плечах, тянувшим вперед все его большое туловище и длинную худую шею; он похлопал себя по карманам, в которых что-то загремело:
— Правда? Как это тебе? Знаешь, у меня есть…
Он рассмеялся.
— Ты прав; мы все разделим.
Он понизил голос.
— В хижине все кончено… Они пропали… Это зараза. Меня это вполне устраивает, но что теперь делать тебе?
Он сделал еще шаг, огляделся вокруг, словно кто-то мог его услышать; и заговорил еще тише:
— Знаешь что? Пойдем со мной… Ты мне поможешь. Есть места, где нужны двое. Надо, чтобы меня туда кто-то спустил, вот ты и будешь держать веревку; надо копать… Потому что они там есть, понимаешь…
Он снова посмотрел вокруг, направо, налево, вверх и вниз; сунул руку в карман и снова вытащил: в руке у него было что-то зажато. Рука эта находилась с освещенной стороны, она была освещена, и то, что было в ней, тоже было освещено: оно блеснуло перед Жозефом, блеснуло в большой черной ладони, блеснуло белыми, зелеными, фиолетовыми огнями:
— Видишь… И это еще не все… Там есть золото… Я знаю места… Ну же, Жозеф…
Он подошел к Жозефу ближе, но тот отступил назад; едва Клу делал шаг вперед, Жозеф делал шаг назад:
— А как только мы наберем столько, сколько будет нужно, мы уйдем. Пройдем по перевалам. Оставим их тут подыхать. Оставим подыхать вместе с их коровами; а мы пройдем по перевалам с нашей добычей, которую можно за дорого продать в городе. Продадим и разделим выручку… У тебя есть невеста; с деньгами все возможно. Ты ей напишешь, и она приедет к тебе.
Он двигался вперед, и камни хрустели у него под ногами, но Жозеф уже ушел.
Он повернулся спиной, и Клу говорил ему в спину:
— Не хочешь? Ну, как хочешь. У тебя будет время подумать…
Он продолжал смеяться.
— Много времени, чтобы подумать, больше, чем нужно… Тебе надо будет просто сказать мне…
Он рассмеялся еще громче.
— Куда торопишься?… Подожди меня… Нам по пути, вернемся вместе.
А Жозеф все бежал и бежал. Он бежал, потом остановился, оглянулся и снова бросился бежать.
Он опять остановился, оглянулся, но сзади уже никого не было, только небо, которое стало еще ниже и закрывало ледник до самой его середины. Тут Жозеф вспомнил о стаде, которое надо загнать в укрытие, подумал, что загонять его туда нельзя, потому что там больные коровы. Он думал об этом, идя на звон бубенчиков, время от времени слышавшийся впереди, звякнул один, потом второй, потом третий…
Тут он увидел хозяина с племянником, шедших ему навстречу; хозяин сказал:
— Ты где был? Я тебя обыскался.
И продолжал:
— Что делать? Погода портится.
Они едва различали друг друга в сгущавшейся темноте, в наступившей средь бела дня ночи, в ночи, наступившей раньше ночи настоящей.
— Господи, что же нам делать?
Они погнали стадо в сторону хижины, и хозяин сказал:
— Тем хуже, оставим их снаружи под скалой.
Он сказал племяннику:
— Беги вперед. Загороди вход в загон досками, чтобы коровы оттуда не выбрались.
Этим вечером хозяин и Клу поругались; это произошло чуть позже, когда вернулся Клу.
Сначала Клу молча сидел у себя на кровати; было слышно, как он пересыпает содержимое своих карманов в мешок.
Он пересыпал камни в мешок, сидя на кровати, на которой хватало места для всех камней и для всех мешков, потому что мальчишки больше не было, и Ромена не было тоже; поэтому Клу, не церемонясь, с грохотом выкладывал все из карманов.
Через некоторое время он уселся у огня. Их было всего пятеро, включая его. Они сидели вокруг очага. Хозяин сжимал голову руками. Он поднял ее, когда вошел Клу; посмотрел на Клу, и изменился в лице; он сказал:
— Вы что, издеваетесь надо мной?
Его лицо изменилось и осунулось, так что казалось, что усы на нем еле держатся и вот-вот упадут.
— Если вы думаете, что вам платят за то, что вы тут гуляете… когда нас осталось только пятеро… Пятеро, и три больных коровы…
Но под пристальным взглядом Клу он внезапно замолчал.
Клу уселся на свое обычное место на другом конце очага, напротив хозяина; — плюхнулся на скамейку, со вздохом вытянув ноги, поднял голову и просто взглянул; а хозяин отвел глаза и замолчал…
Шел крупный дождь; вода пробила себе дорогу между плоских камней, покрывавших крышу, и капала сверху на утоптанный земляной пол.
Казалось, что по крыше кто-то ходит, а внутри хижины раздавался звук, похожий на тихий разговор.
Поднялся ветер.
Между порывами ветра слышно было, как мычат коровы в загоне.
Клу спросил:
— Скажите, Бартелеми, ваша записка еще у вас?..
Тут хозяин встал, пошел в спальню за фонарем; вернулся с фонарем в руке.
— Мне кажется, — продолжал Клу, — она нам скоро понадобится…
— Она у меня, — ответил Бартелеми, засунув руку под рубаху.
— Это хорошо, — сказал Клу, и засмеялся…
