И только тут в мою разгоряченную голову стукнула догадка, что тот, кто оставил отпечатки на могиле, не сидел на краю глубокого воронкообразного провала, а выбирался прямо из него.
– Господи! – Я вскочил с колен и отшвырнул палочку. В химическом анализе подозрительного порошка отпала всякая необходимость. – Да ведь это же Пепел Лавкрафта! Тот самый хренов Пепел!
Ошибка исключалась: кто-то действительно рассыпал здесь синтетический токсин для реанимации трупов – дерьмо, контейнер с которым какие-то сталкеры обнаружили в одной из заброшенных военных лабораторий Зоны. Дело было давнее, и сегодня все считали, что та нашумевшая находка либо уже перекочевала к ученым, либо уплыла за Кордон к более щедрому нелегальному покупателю. На кой ляд, спрашивается, кому-то в Зоне держать при себе Пепла Лавкрафта, если здешние мертвяки порой выскакивают из могил безо всяких стимуляторов, на одном, так сказать, голом энтузиазме? Не по этой ли причине Воронин запретил мне хоронить Бульбу на территории базы? У ее обитателей еще свежа в памяти история, когда после прошлогодней печально знаменитой череды выбросов все захороненные на пустырях «Ростка» трупы вдруг как по команде восстали и отправились разгуливать по территории завода, нападая на долговцев и прочих зашедших в Бар бродяг.
Однако что бы ни болтали на сей счет сталкеры, Пепел Лавкрафта в Зоне еще остался. Это красноречиво подтверждали его следы на могиле Бульбы. А другие следы – те, что являли собой отпечатки рук, – доказывали, что проведенный вандалами эксперимент удался. Пролежавший год в сырой земле, мой боевой товарищ был обработан быстродействующим токсином, выбрался из могилы и теперь, полусгнивший и неприкаянный, шастал где-то поблизости. И чем, скажите на милость, его бренные останки заслужили к себе такое неуважение?
Сокрушаясь по поводу этой вселенской несправедливости, я скинул с плеча и снял с предохранителя «Абакан». Вряд ли воскресший из мертвых Бульба окажется рад меня видеть. Как, впрочем, и я его. Отвратительнее ситуации и придумать нельзя! До сего момента я не переставая сожалел о том, что продолжаю разгуливать по Зоне, в то время как Бульба вынужден кормить могильных червей. Но сейчас приходилось сожалеть об обратном. И не только сожалеть, но и предпринимать все возможное, чтобы вернуть старого приятеля туда, куда я окончательно и бесповоротно определил его годом ранее.
Следы на могиле были совсем свежие – это значит, акт вандализма случился либо ночью, либо ранним утром. Что ж, учитывая медлительность ходячих мертвецов и их хаотичное перемещение по местности, я наверняка догоню Бульбу по следам на траве через час-полтора. Если, конечно, он не упростит мне задачу и не угодит в аномалию. А посчастливится, я заодно настигну и тех, кто над ним поглумился. Никаких разборок и выяснений отношений: установлю на «Абакан» оптику и попросту пристрелю пару-тройку этих дерьмоедов издалека в спину. А остальные пусть либо уносят ноги, либо принимают бой. Будь их слишком много, они куда сильнее истоптали бы кусты и траву вокруг могилы. Поэтому пока нет резона вызывать из Бара подкрепление. Попробую справиться сам, а коли не получится, тогда уже поглядим, свистать всех наверх или повременить с отмщением.
Хотелось бы также знать, нарочно или нет неизвестные вандалы учинили эту мерзость на годовщину смерти Бульбы. Как у любого сталкера со стажем, у меня было немало врагов, желающих свести со мной счеты, но вряд ли кто-то из них стал бы мстить столь низким и изощренным способом. За стенами базы я не отсиживался, поэтому любой мой недруг мог при желании перехватить меня на узких тропах Зоны, чтобы потолковать по душам. Или попросту пристрелить из засады – здесь подобное считается в порядке вещей. И ни к лицу моим врагам сомнительные козни с осквернением обелисков и воскрешением трупов.
От разрытой могилы на восток вели две протоптанные в траве тропки. Первая была относительно ровная, а вторая вилась размашистой синусоидой – траектория, по какой обычно ходят сильно пьяные, но еще способные держаться на ногах люди. Извилистая тропка постоянно пересекалась с прямой – стало быть, Бульба и «реаниматоры» двигались одним курсом. Чьи следы кому принадлежали, тоже было понятно. Ходячий мертвец мог двигаться так только на поводке. Или, скорее, с накинутой на шею, привязанной к длинной палке гароттой – специфической петлей, которой за пределами Зоны отлавливают бродячих собак. В наших краях такими гароттами пользуются наемники-«сводники» – охотники за головами, что ловят и препровождают к заказчику его врагов или злостных должников. Но зачем кому-то понадобилось воскрешать Бульбу, сажать его на поводок и гнать невесть куда? Разве только чтобы продать ученым в качестве лабораторного материала… Ладно, скоро разберемся.
Я уже настроился на долгое преследование по берегу ложбины, но через пару сотен шагов следы конвоя резко повернули на склон, к ручью. С чего бы это вдруг? Чтобы пересечь ручей, «реаниматорам» следовало свернуть гораздо раньше, а здесь на противоположном берегу росли такие густые кусты, что продраться сквозь них без мачете было попросту нереально. Вандалы же вдобавок торопились, поэтому явно не сунулись бы без веской причины в непроходимые дебри.
Я остановился и, присев на корточки, навострил уши. Снизу доносились подозрительные звуки, похожие на урчание или бормотание. Да, мне не послышалось: кто-то действительно возился в дюжине шагов от меня у самой воды. Причем нисколько не таясь. Засада? Вполне вероятно, но к чему тогда весь этот шум? Приманка? Тоже не исключено, но шибко уж примитивная.
Спрятаться в траве на склоне этого берега враги не могли – сверху я отлично просматривал весь спуск. При желании это можно было сделать на том берегу в кустах. Но прежде чем «реаниматоры» залегли бы в них, они неминуемо оставили бы в густых зарослях следы. Растительный покров на противоположном склоне выглядел девственно нетронутым. Стало быть, вражья компания двинула дальше, прямо по ручью, оставив здесь… Неужто Бульбу?
Догадка подтвердилась: тот, кто сидел на глинистой кромке берега, свесив ноги в воду, к живым людям уже не принадлежал. Согбенное, полуистлевшее тело, из гнилой плоти которого повсюду торчат кости, подобно тому как из крошащейся железобетонной колонны выступает арматура. На поеденном червями черепе почти не видать волос, лишь над оторванным левым ухом торчит грязный спутанный клок – жалкий остаток некогда густой шевелюры. С правой лопатки свисает готовый оторваться лоскут гнилой кожи, на котором, если хорошенько присмотреться, можно рассмотреть фрагмент татуировки: когтистая птичья лапа. Вне всяких сомнений, передо мной Бульба, на чьей спине при жизни красовался распустивший когти и оскаливший пасть восточный дракон. Сегодня мой выбравшийся из могилы товарищ выглядел настолько отвратно, что им можно было пугать до икоты не только живых людей, но и, наверное, все тех же драконов.
Бульба сидел ко мне спиной, и я не мог видеть его лицо. Зато хорошо видел нечто другое: надетую на шею мертвяка гаротту, чья палка свисала у него вдоль хребта. Брошенная вместе с поводком, жертва Пепла Лавкрафта расселась на берегу, пялилась в воду и без умолку бубнила какую-то абракадабру. А «реаниматоров», похоже, след простыл. По крайней мере, ни их, ни следов их присутствия поблизости не наблюдается. Неужто заметили погоню, решили, что за мной идут братья по клану, и, наскоро избавившись от пленного, пустились заметать следы? Вода в ручье была мутной, к тому же мертвяк успел взбаламутить ее ногами, поэтому я мог лишь догадываться, как давно его воскресители удрали вниз по руслу.
