Я перевел взгляд с затмевающей небо тучи на не подающего признаков жизни Кальтера, тяжко вздохнул и произнес:
– Подонок ты все-таки, Тимофеич. Ну кто так делает, скажи на милость? Заварил грандиозную бучу, втравил в нее нас с Черепом, затащил к черту на рога, а сам в конце хоп – и не при делах! Что, не мог другой отмазки придумать, кроме как взять и умереть?
– Типун тебе на язык! – не открывая глаз, еле слышно проговорил майор надтреснутым голосом. – И вообще, какого черта ты все еще топчешься на месте? Ждешь повторного приказа?
– Слава Господу – оклемался! – несказанно обрадовался я и даже ощутил приток невесть откуда взявшихся сил. – А я уж решил, что нечаянно тебя прикончил!
– И не мечтай! Много будет чести какому-то паршивому мотострелку угрохать майора Куприянова! – проворчал Кальтер, с трудом разлепляя веки. – Почему так рано стемнело? Или пока я был в отрубе, настал вечер?
– Кажется, старик, грядет большая буря, – ответил я, крепко привязывая майора к доске найденным в ресторане электромонтажным поясом, а также снятыми с куприяновского ранца ремнями. – Так что на легкую прогулку не рассчитывай.
– Нашел, чем удивить, – заметил Тимофеич. Он потрогал здоровой рукой затянутые мной ремни, ощупал доску, потом поднес ладонь к глазам и сжал ее в кулак. После чего с уверенностью добавил: – Есть еще силы. Пусть приходит твоя буря – справлюсь и с ней.
– Мне бы твой оптимизм, – пробормотал я, надевая ранец. Затем повесил на шею винтовку и, бросив последний взгляд на разрастающийся циклон, впрягся в волокушу.
Над Саркофагом блеснула первая молния, а вслед за ней пророкотал раскат грома. Буревестник прочищал горло, собираясь прокричать нам свою жуткую песнь. Край свинцового небесного жернова достиг площади, и мне на лицо упали первые дождевые капли. Обычная вода, пресная и холодная. Я приналег на ручку волокуши и, стронув тяжелую ношу с места, потянул ее к парковым воротам.
До заката оставалось два с половиной часа, и то, что мы оба были до сих пор живы, являлось чересчур щедрым подарком Небес. Между которыми и нами уже распростер крылья Буревестник, готовый сорвать на нас злобу за гибель Скульптора и Искателя. А заодно устроить в центре Зоны генеральную уборку, закрыв ею четвертый сезон Великого Очищения. И впрямь, почему бы нет: одно другому не мешает. Тем более теперь, когда разделаться с нами стало проще пареной репы…
Глава 17
За считаные минуты погода испортилась до такой степени, что перестала располагать не только к прогулкам по парку, но даже кратковременному пребыванию на открытом пространстве. Хотя далеко не всякая крыша подошла бы для пережидания столь впечатляющей бури. Не спорю, наверняка мир знавал штормы гораздо свирепее, однако Мракобесу на его веку еще не доводилось попадать в эпицентр такого катаклизма. В нем, словно в пресловутом доме Облонских, тоже смешалось все, что природа только могла смешать в подобном коктейле стихий. После того как беспросветная мгла затянула небо до самого горизонта, уже ничто не выдавало искусственный характер разразившегося над Припятью урагана. Разве что туча, кажется, так безостановочно и ходила по кругу, но мне задирать голову и пялиться на нее было некогда. Я брел сквозь бурю, волоча за собой беспомощного Кальтера, и смотрел только вперед. Ну и изредка по сторонам, когда порой в падающей с небес водяной пелене мне мерещилось какое-нибудь движение.
Это был не дождь и даже не ливень, а сущий библейский потоп, низвергающийся с небесных хлябей не струями, а целыми водопадами. Спустя пять минут с момента, как они хлынули на землю, я уже брел черепашьим темпом по щиколотку в воде, через пятнадцать минут – по колено, а по прошествии получаса вода достигла мне промежности. Выше, к счастью, не поднялась, ибо в противном случае пришлось бы подыскивать для Тимофеича какой-нибудь плавучий буксир и воевать с течением, которое, по закону подлости, было встречным. Я включил прицепленный к комбинезону фонарик, чтобы вовремя различать и огибать попадающиеся на пути водовороты. Под каждым из них скрывались ямы и трещины, обнаружить которые сейчас по иным признакам было попросту нереально. Но даже проявляя неусыпную бдительность, я все равно частенько проваливался в затопленные выбоины.
Порой среди них встречались и достаточно глубокие. Опасаясь, как бы Кальтер не нахлебался воды, я надел ему противогаз, чьи влагонепроницаемые фильтры могли защитить компаньона от подобных эксцессов. Мне же защитная маска сейчас лишь вредила, хотя дышать в ней было, несомненно, легче. Я и так едва различал дорогу впереди, а через заливаемое водой стекло не видел бы ничего дальше собственного носа.
Не сверкай в небе молнии, я бы точно рано или поздно сбился с дороги. Только они позволяли видеть в окружающей нас водяной пелене единственный маяк – то самое колесо обозрения, что торчало над верхушками деревьев. Не будь его, плутать бы нам, горемычным, по заросшему, а ныне вдобавок затопленному парку кругами до тех пор, пока я не утонул бы в каком-нибудь канализационном колодце. Течение как ориентир было слишком ненадежным. Да, оно двигалось в южную сторону, но раз за разом отклонялось то вправо, то влево – в зависимости от того, на какие препятствия натыкался потоп. А маячившее на фоне озаряемого молниями неба огромное колесо не обманывало и всегда указывало нам правильный курс.
В отличие от сковывающей мне ноги бурлящей воды, ветер не придерживался строгого направления и метался ураганными порывами туда, куда ему вздумается. При этом он неустанно стегал меня водяной плеткой о тысячи хвостах, будто подгонял и без того еле живого от усталости тяглового мула. Я скрипел зубами, фыркал, отплевывался, бранился на все лады, но продвигался шаг за шагом на север. Налегая на перекладину волокуши, я шуровал против течения с тупым усердием бурлака, чей артельный староста пообещал скоро устроить привал. Весь смысл моей жизни свелся сейчас лишь к безостановочному перебиранию ногами, которые медленно, но верно приближали меня к заветной цели. Идти вперед и больше ни о чем не думать – простое и вместе с тем на редкость воодушевляющее мировоззрение.
Молнии расписывали небеса вычурными иероглифами, искажаемыми пеленой дождя, будто линзой, до воистину чудовищного вида. Я знал, что стоит лишь одной из электрических вспышек ударить в воду неподалеку от нас, и мы с компаньоном вмиг покроемся хрустящей корочкой, как цыплята табака. Пару раз это орудие господнего гнева било в «чертово колесо», словно желая нарочно уронить его и тем самым лишить меня путеводного ориентира. Но наш маяк, переживший за четверть века прорву всяческих катаклизмов, было не так-то легко уничтожить. Громадина гудела и дребезжала на ветру, но стойко вынесла и нынешние потрясения. Она будто осознавала, что нужна бредущим сквозь ураган путникам как воздух, и потому намеревалась выстоять сегодня во что бы то ни стало. Я поблагодарил ее за это, пообещав, что буду ей по гроб жизни признателен.
Колесо обозрения и расположенный по соседству с ним такой же ржавый парк аттракционов находились примерно на полпути между «Полесьем» и «Авангардом». Достигнув этого знакового рубежа, я решил остановиться, чтобы немного передохнуть. Выпрягшись из волокуши и прислонив ее к перилам карусельной площадки, я, стараясь перекричать бурю, первым делом справился о самочувствии Кальтера. Он пребывал в сознании, но говорить со мной в таком реве и грохоте, да еще с противогазом на голове компаньону было трудно, поэтому он лишь приподнял здоровую руку и показал мне большой палец. Что ж, это радует. А как там у нас обстоят дела со временем?
