Два дня спустя к стенам Бейши подъехал одинокий всадник. Измученный, с кое-как перетянутыми тряпками ранами, едва держащийся в седле молодой уйгур, оказавшийся охранником торгового каравана. Единственным выжившим из всех.
Ли Ванчжун действительно знал, что нужно делать перед осадой города. Или городка.
– Он пришёл за пушками, – мрачно сказала Яна.
Бейши закрыл ворота, когда крестьяне из выселок, напуганные новостями, собрали нехитрые пожитки и ушли под защиту стен. Они лишь жалели домики-фанзы, ведь если степняки их сожгут, то зимовать придётся в лучшем случае в казармах. Но крестьяне хотя бы своё зерно с собой из домов вынесли. Ремесленники имели огородики, кое-кто держал коз, куры были у всех, но в основном хозяйки покупали продукты – хоть ту же муку или зерно – на рынке. Теперь распределение зерна из запасов крепости было строго лимитировано, сотник отдал на этот счёт должные распоряжения. Вообще он толковый командир. Довольно быстро пресёк панику среди гражданских, возникшую было в Бейши после того, как подстрелили лазутчика, а гарнизон подняли по тревоге. Быстренько подпряг мужское население городка тянуть армейскую лямку. Времени на подготовку оставалось немного, но начальная военная подготовка в империи Тан вообще входила в тот минимум, которому полагалось обучать мальчиков любого сословия. Владению оружием обучали даже рабов и зависимых должников. При этом становилось малопонятным, каким образом армия Поднебесной временами терпела фантастические по тупости поражения. Снова вспоминалась гниющая с головы рыба. Но в Бейши с этим как раз был полный порядок.
Тем не менее давящее ощущение приближающейся опасности, ранее терзавшее одну Яну, охватило почти всё мирное население городка. Беспокоились даже кидани Елюя, кое-как разместившиеся на пустыре, предназначавшемся на будущий год под застройку. Естественно, вместе со взрослыми переживали и дети. Ваня поделился новостью, услышанной от своего нового друга – Мэргэна: мол, хан Елюй принял окончательное решение уйти за стены после того, как у него в юрте побывал тайный посланец от Ванчжуна, и того посланца вытолкали взашей. Вот и думай, к добру это или к худу. Но в одном супруги Ли были уверены теперь абсолютно.
– Он идёт за пушками.
– За пушками, и за теми, кто способен делать порох и заряды, за теми, кто может с пушками управиться, – уточнил Юншань.
Детей уложили спать, молчаливый Фэнь лёг у порога с мечом под рукой, а его матушка перенесла свой тюфяк в комнату мелкоты. Супруги же заперлись в спальне, но сон не шёл к ним.
– Мятежник думает, что это наш сотник, – вздохнула Яна. – И при нём те два чиновника. Вот кто сейчас знает о пушках намного больше меня. Нас же, если он возьмёт Бейши, просто зарежут.
Она сказала это так спокойно, что Юншань удивился.
– Уже вторая ночь, как тебя не посещает тот кошмар, – произнёс он, положив ладонь на уже наметившийся живот жены. – Ты больше не боишься?
– Страх имеет смысл, когда есть шанс избежать опасности, – усмехнулась супруга. – Сейчас бояться бессмысленно… Вот за малышню боюсь. Умирать, конечно же, тоже не хочется, особенно сейчас. Но когда есть возможность отбиться, нужен вовсе не страх.
– Да. Теперь нужно мужество. Но ты…
– Что – я, любимый?
– От тебя этого никто не требует.
– Никто, кроме моей совести.
– Ты не должна…
– Должна, любимый. Тебе, детям, нашим соседям, сотнику… Я всем вам задолжала целую жизнь. Теперь приходит время отдать хотя бы часть этого долга.
– Ты не должна дразнить смерть, когда это не обязательно, – Юншань всё же закончил прерванную фразу. – Сначала подумай о том, кто тебе сам задолжал жизнь, – и он снова коснулся её живота. – А потом разберёмся насчёт твоих долгов. Один из которых, кстати – беречь детей.
– Я могу не только кашу варить.
– Знаю. Но пока положение не настолько безнадёжно, чтобы ты вставала в строй, – супруг усмехнулся. Надо полагать, пошутил. – Спи, жёнушка. Может, это последняя спокойная ночь… перед осадой.
Юншаню и раньше нравилось думать, что его жена не такая, как все ханьские женщины, хотя он крайне редко это показывал дома и почти никогда – за порогом оного. Но сейчас был как раз тот случай, когда не грех немножко погордиться, что не ошибся в выборе. Только сегодня он наслушался от кузнецов, как их жёны и дочери, заслышавшие о приближении мятежников, от страха потеряли всякую волю к жизни. Нет, если вдруг случится большая беда, и воины Ванчжуна ворвутся в городок, они попытаются разбежаться, спрятаться или закрыть собой детей. Но – в последний момент. А до того будут сидеть по домам в оцепенении и молиться предкам. Его жена никогда так не сделает. Она уже проела плешь сотнику, умоляя приставить её хоть к какому-нибудь полезному делу, и тот поначалу рявкнул на неё: мол, побереги голову, женщина, иди домой. Но настырная Янь заявила, что для женщины её рода сидеть дома во время большой беды и быть обузой – величайший позор. Да, она не сможет сейчас встать к наковальне, но может хотя бы варить кашу для солдат. Если понадобится, всех кузнечих приведёт и заставит помогать хотя бы в этом, освободив мужчин-поваров. Сотник пообещал подумать над этим вопросом. Однако какова женщина! Ни одной её соседке такого и в голову бы не пришло: женщины хань испокон веку не должны были видеть дальше своей улицы, а их интересы и вовсе ограничивались забором вокруг дома. Редкие исключения лишь подтверждали правило. Но его жена – не хань.
Его жена – не говорящая вещь, а человек. Согласно древним установлениям, это должно было его возмущать. Почему-то не получалось.
Супруга давно спала, прижавшись по обыкновению к его боку, а к мастеру Ли сон никак не шёл. Думалось о предстоящем им всем испытании. Жизнь – куда более суровый учитель, чем люди. И ценой за проваленный экзамен будет не позор, а смерть. А у него семья, и он отвечает за неё перед Небом и предками… Янь что-то говорила о своём долге. Но его долг – долг мужчины – куда тяжелее.
Ночь была тревожной, и не только из-за доносящихся извне звуков – отдалённой переклички часовых, негромкого ржания степняцких лошадей у коновязи, топота патруля, время от времени проходившего по улице. Тревога растворилась в холодном воздухе поздней степной осени, передавалась от человека к человеку, как болезнь, лишала сна. Хорошо жене с её странной западной философией: мол, раз теперь нет неопределённости, то и страх ни к чему. Посапывает себе тихонечко, десятый сон видит. А он боится. Не за себя боится, что уже хорошо, однако любой страх лишает рассудка. Сейчас каждый шорох за узким окном кажется шагами подкрадывающегося врага…
Шорох?
Окна в их доме были сделаны узкими исходя из местного климата. Обычная деревянная рамка с узором из тонких перекладинок, на которую была натянута плотная бумага. Такое окно очень плохо гасило звуки, неважно держало тепло, а в дождь или в ветреную погоду приходилось закрывать его ставней. Но его ширины было достаточно, чтобы, скажем, смог влезть не слишком толстый человек. Одним словом, неподходящее, ненадёжное окно. Сейчас оттуда слышался шорох, которого там просто не должно было быть. Котёныш Мао, быстро выросший в наглого упитанного кота, предпочитал общество детей, здесь ему было просто нечего делать. Мышей он быстро из дома повывел. Малыши спят, а слуги ночью за порог не сунутся… Грабители? Весь Бейши знает, что мастер Ли и сам не бедный, и жену с приданым взял. Тут есть чем поживиться. Но ведь не сейчас, когда гарнизон настороже, в любого подозрительного типа без разговоров пускают стрелу, а потом уже разбираются, кто таков. Время грабителей наступает, когда вражеское войско штурмует стены крепости, не раньше… Тогда – кто?
