– Нужно быть настойчивой. Не приедут – обжалуйте в суд их бездействие или обратитесь в прокуратуру, или к начальнику службы. Нельзя говорить: «Я устала, я боюсь, я слабая». На вас смотрят внуки, ради них вы должны быть сильной. Пока не справитесь со страхом, не справитесь с дочерью. А так она вас раскусила, вы устроили ей райскую жизнь. Вы не одна, вас двое с внуком, вы союзники, вы уже сила.
…На последней комиссии Лариса дала (под расписку) согласие на размен квартиры. Веру Ильиничну было не узнать: точно крылья выросли – летала по городу, искала подходящий вариант.
– Вера Ильинична, это вы?!
Не прошло и трёх месяцев, а от крупной, в теле, женщины осталась тень. Чёрное платье, чёрный платок. Только очки те же, с плюсовыми линзами, за которыми тают от слёз глаза.
– А вы не знаете? Горе, горе какое… Обмен нашли, два дня оставалось до переезда. Ларису всем миром прижали, на всё была согласна. «Только, – говорит, – диван-раскладушку мне оставьте и чешскую люстру, чтобы в комнате было уютно». А Марийка, младшенькая, нечаянно мячом разбила ту люстру. Она плохо закреплена была, упала с куском штукатурки. Меня дома не было – с утра убежала по обменным делам. Лариса с похмелья была, не выспавшаяся. Дочку избила. В садике Марийка немножко поиграла с детками, потом легла на пол и сказала, что «животик болит». Врач детсадовская сняла платьице: всё тело в чёрных пятнах. Через 43 минуты Мариюшка умерла в реанимации.
Вечером приходит мать, Лариса за дочкой.
– Что вы сделали со своим ребёнком?
– А вы знаете, что она сделала?! Разбила мою чешскую люстру!
– Ах, если она разбила люстру, то и езжайте за дочкой в морг.
ПОЖАР
Условились встретиться у магазина «Агуша».
Петька семью потами умылся, поджидая своих. Отстойное место: самый солнцепёк, укрыться негде. Козырёк над входом в магазин крошечный, из цветного пластика – толку от него. К тому же Петькино присутствие не нравилось охраннику, и он – морда красная, одурелая – вытащил стульчик и задремал на крылечке, широко раскинув ноги.
Петька отошёл, присел было на цоколь – и вскрикнул: припекло, будто опустился на электрическую плитку. Подложил сложенный вчетверо пакет – терпимо. Огляделся. Солнечная белая, слепящая глаза сторона улицы вымерла. По противоположной теневой стороне одиночные граждане двигались перебежками.
Поднявшийся ветер не принёс облегчения – наоборот: как будто в гигантской сауне изо всех сил замахали вениками. И угарна та сауна: день и ночь над городом из огромных заводских труб извергается дым, невидимый в дрожащем знойном мареве.
Картинка как из игры «Апокалипсис», на третьем уровне. И там солнце опускалось с каждым днём всё ниже, с явным намерением сжечь всё на Земле. Раскалённый воздух дрожал над каменным городом, как над костром. Обугливались, скручивались жестяные листья на деревьях и бумажки в урнах. Начинали тлеть и дымиться деревянные заборы и деревья. Клубился паром кипяток рек.
Всё живое тщилось вжаться, втиснуться, зарыться от беспощадного солнца в ямки и трещинки: в спасительную тень подземных переходов и подвальчиков, в кондиционированную прохладу магазинов и кафешек…
Подвалили товарищи: Ника, Фред, Витёк, Дэник, всегда странно возбуждённый. У каждого в руке по запотевшей ледяной банке «Балтики-тройки». Надувшегося Петьку миролюбиво хлопнули по спине: «Ты «Агушу», Петя, кушал?» Придумали бы чего новее.
Пристроились в тени на широком каменном бордюре. Потягивая пиво, комментировали ножки девчат, поднимающихся в троллейбус. Особенно были у одной цыпочки в джинсовой юбке… Она как раз у окна села. Пухленькая, разморённая, верхняя пуговка на кофточке расстёгнута… М-м.
Витёк шагнул, постучал в стекло и навёл на девушку пистолет-зажигалку: «Пук». Девушка покрутила пальцем у виска. Парни засвистели, заржали, замахали руками, приглашая девушку присоединиться. Она отвернулась. Троллейбус ушел.
Пустые банки смяты и выброшены. Горячий пыльный белый ветер подхватил их, с жестяным бряцанием понёс по улице.
Пошли к Сане. У парня горе: помер родитель. Мать работает проводницей поезда дальнего следования, и теперь на Сане мелкие копошащиеся сестрёнки-погодки.
Саня жил в панельной «хрущёвке» на последнем, пятом этаже – свариться живьём можно. В квартире душно и темно: окна от солнца занавешены одеялами. Сестрёнки спали в детской на одной большой кровати – с открытыми ротиками, со свалявшимися влажными волосиками. Направленный на них маленький настольный вентилятор безуспешно трепыхался пластиковыми крылышками – гнал тот же горячий воздух. Витёк с порога проехался насчёт бэби-ситтер, но Ника натянул его же бейсболку ему на нос, а заодно и на рот – не трынди.
Ванная открыта настежь, ванна полна холодной воды. Саня пояснил:
– Кондиционер для совка. Каждый час меняю – вроде дышать легче.
В кухне со стола, крытого клеёнкой, ещё не убрана фотография в чёрной рамке: на берегу реки здоровый весёлый мужик держит в одной руке большую рыбину, показывает большой палец: «Во!» Хохочет, кавалерийские усы вздёрнуты. Саня, глядя в пол, нехотя рассказывал.
На заводе, где работал отец, цеха старые, дырявые. Зимой у работяг коченели руки, прямо на бетонном полу сооружали маленькие костерки. А летом, особенно нынешним – ад: духота, жара. Бывало, что мужики у раскалённых станков теряли сознание, приходилось отливать водой.
Отец скачал из интернета СанПины, распечатал. Относился он с товарищами к работникам категории II б и имел право, по КЗОТу, трудиться:
– при 32 градусах – ноль часов,
– при 31 градусе – два часа,
– при 30 градусах – три часа, и так далее. Цеховой термометр в полдень зашкаливал за сорок, но восьмичасовой рабочий день никто сокращать не собирался.
В обед понёс распечатку Профкомычу – так звали между собой рабочие освобождённого начальника профсоюзного комитета Прокофьего. Долго не открывали, наконец, дверь щёлкнула. Профкомыч – недовольный, помятый (прервали сиесту) – втиснулся за рабочий стол.
В кабинете полумрак от жалюзи, живительная прохлада от бесшумного кондиционера. За шкафом-обманчиком, служащим дверкой в потайной кабинет «для сиесты» (там находились бар, диван, аквариумы, фонтанчики с подсветкой) послышался скрип дивана и сонный голосок секретарши: «Прокофьев, ты скоро?…»
Профкомыч тщательно разорвал СанПины в мелкие кусочки и показательно долго крошил в мусорное ведро.
– Кому, говоришь, от жары плохо? Водку жрать надо меньше, так и плохо не будет. Алкаши.
Отец вышел, держась за сердце, а вечером с проходной его увезли в «скорой».
– Твари. Ненавижу, – Саня с силой ударил кулаком по коленке. – Всех бы… замочил. Долбанная страна…
– …Страна рабов, страна господ! – подхватил Дэник. Он любил к месту и не к месту вставлять цитаты. Классуха (классная руководительница) уговаривала его поступать на филфак.
