Но я ценил. И поэтому стремился снова увидеться с Кассандрой, обладающей достоинствами, которые я при жизни в людях из своего окружения никогда не встречал. И что-то подсказывало мне – дочь Патрика тоже хочет со мной встретиться. Слишком сильно заинтересовала ее судьба Арсения Белкина, чтобы бросить все как есть и не попытаться выяснить остальные загадки его любопытной биографии. Я верил: такие, как Анабель, не останавливаются на полдороге. И эта новорожденная вера теперь согревала мне душу. До цели было рукой подать, и Кассандра непременно поможет мне достать лежащую почти на поверхности правду.
Живя ожиданием встречи, я старался поменьше грезить и побольше думать о последних годах своей жизни, на которые теперь приходилось смотреть в ином свете.
Сегодня было забавно вспоминать о первых днях, проведенных мной в симулайфе. Хотя тогда я ничего забавного в этом не находил. Хотите представить мои ощущения? Что ж, вообразите, что, уснув дома, в мягкой постели, вы проснулись в абсолютно незнакомом и экзотическом месте: к примеру, на антарктической, космической или океанической глубоководной станции. Сколько времени вам потребуется, дабы осознать, что все происходящее вокруг – не сон, а реальность? Не минута, не час и, вероятно, даже не день...
То же и со мной. Сложно описать момент собственного воскрешения. Я совершенно не ощущал на себе груза прожитых в забытье двадцати лет. Больше походило на то, что, получив пулю в лоб, я не умер, а уснул, проспал ночь и наутро проснулся бодрым, как физкультурник. Лондонское ограбление и расстреливающие меня в упор охранники остались во вчерашних воспоминаниях, а между ними и пробуждением лежал сон, здоровый и глубокий. Правда, пробуждение получилось слишком резкое, словно меня просто взяли да сбросили во сне с кровати.
Отчетливо помню первое, что я увидел в Терра Нубладо, – трава. Темно-зеленые, с тонкими белыми прожилками листья какого-то растения щекотали мне щеки и пытались угодить в рот. Я как имбецил тупо пялился на эту траву черт знает сколько времени, прежде чем наконец-то уразумел, что снова могу видеть, дышать и двигаться. Насчет прочих чувств такой уверенности пока не было. В частности, я совершенно не ощущал запаха травы, хотя лежал на ней лицом. Впрочем, в тот момент мне было не до запахов. Едва сознание мое пришло в норму, как у меня в памяти живо всплыли события «вчерашнего вечера». Когда же воспоминания добрались до последнего, самого яркого момента, я обеими руками схватился за лоб, не сомневаясь, что обнаружу в нем пулевое отверстие. Я не забыл хруст собственного черепа – звук, сопровождавший мой отход в мир иной, – и даже по прошествии стольких лет многое бы отдал, чтобы начисто стереть из памяти эти мерзкие ощущения.
Лоб был в порядке, без каких-либо дырок, ссадин и даже шишек. К горлу подступила тошнота, а голова пошла кругом. Дурнота накатила, будто волна помоев, но желудок не вывернуло наизнанку, а головокружение прекратилось уже через несколько секунд. Мне было еще невдомек, что здесь, в симулайфе, все телесные муки носят лишь символический характер – абы обозначить болезненные ощущения и только.
Все было бы в порядке, очнись я с забинтованной головой в палате тюремного госпиталя. С таким положением дел я бы быстро смирился и безмерно обрадовался тому, что эскулапы совершили чудо, вернув меня к жизни. Однако едва я преодолел дурноту и осмотрелся, как тут же впал в новое недоумение: вокруг покрытые редкими лесами нагорья, делающие ландшафт похожим на морщинистую шкуру неаполитанского мастифа; клубы тумана на горизонте, низкие облака, предвещающие дождь, и торчащие из земли глыбы, среди которых меня и угораздило очнуться. Пейзаж живо напомнил Шотландию, где я успел побывать незадолго до злополучного ограбления броневика. Только какого дьявола меня занесло в эту глушь, когда по всем приметам я должен был находиться либо в тюремной больнице, либо в могиле. Третьего попросту не дано.
А что за идиотский наряд на мне одет? Широкополая шляпа, какой-то потертый сюртук девятнадцатого века, прадедушкины штаны и высокие кожаные сапоги – единственная более-менее стильная деталь моего экстравагантного гардероба. Покажусь на людях в таком «прикиде» – засмеют как пить дать. Ну да ладно, спасибо неизвестным «благодетелям» и за такую невзрачную одежонку. Могли бы оставить меня здесь в чем мать родила, раз уж все равно решили подшутить над грабителем-неудачником, увезя его, бессознательного, через пол-Англии и бросив невесть где.
Интересно, чем это в меня стреляли? Резиновой пулей? А я так долго провалялся без чувств, что шишка на лбу успела зажить? Нарочно, гады, пичкали наркотиками и не давали прийти в себя полторы-две недели? И кому только была охота тратить время на подобные глупости?
Плащ-накидку, походную котомку с провизией, патронташ, а также старинный двухкурковый штуцер, покрытый затейливой гравировкой, я обнаружил разложенными на камне неподалеку. Идиотская одежда – еще куда ни шло, но прилагавшийся к ней экспонат оружейного музея заставил меня озадаченно почесать затылок. Штуцер являлся вовсе не бутафорским и даже попахивал порохом. На всякий случай я проверил стволы и убедился, что за оружием велся тщательный уход – каналы стволов блестели как зеркало, а курковые механизмы недавно смазывались. Я подивился, обратив внимание, как ловко у меня получается обращаться с допотопным ружьишком, да и в руке оно лежало так удобно, словно делалось по моему заказу. Большой палец правой руки непринужденно управлялся с рычагом ключа патронника, а левая ладонь легко взводила сразу оба курка, как будто я всю свою жизнь только и делал, что тренировался в стрельбе из подобных раритетов. С любопытством осмотрев левую руку, я обнаружил, что ребро ладони на ней стерто в крепкую мозоль. Она-то и не позволяла мне ощущать боль при резком взведении тугих курков. Судя по специфической форме отметины – два широких параллельных рубца поперек ребра ладони, – мозоль была нажита именно от частого оттягивания собачек бойков. Стереть руку так обо что-то еще являлось затруднительно.
Еще раз оглядевшись и удостоверившись, что поблизости ни души, я пожал плечами и осмотрел другие подарки неизвестного спонсора. Затем подобрал их, повесил котомку на левое плечо, штуцер – на правое, подпоясался патронташем, застегнул на шее плащ-накидку – было довольно прохладно, – после чего минуту поразмыслил и начал спускаться с пригорка. У его подножия протекала маленькая речушка, вниз по течению которой я и намеревался отправиться, благо идти по ровному берегу было удобно.
На ходу я извлек из котомки нарезанные хлеб, сыр и бутылку с водой, соорудил большой сандвич и принялся с аппетитом его поедать. Мне страшно хотелось есть и не хотелось останавливаться, пока не доберусь до какой-нибудь дороги, поселка или, на худой конец, линии электропередачи – все более надежного ориентира, нежели речное русло.
Пряча бутылку обратно в сумку, я обнаружил в ней тяжелый кошель, набитый странными большими монетами предположительно из серебра. На монетах не было отчеканено ни года выпуска, ни чьего-либо благородного профиля, только номинал и вензель из переплетенных букв Т и N.
– Тенге, что ли? – выдвинул я догадку, поскольку все равно понятия не имел, как выглядит эта среднеазиатская валюта. – На хрена кому-то в Шотландии понадобилась такая редкая наличность?
