Впрочем, провидение этой ночью было настроено про-лукоморски.
Решив, очевидно, что фронт работ в амбаре определен достаточно точно, а таскать мешки и бочки – не офицерское дело, одетый потеплее костеевец вышел постоять на страже, отправив легко одетого внутрь.
Отправить в страну вечного лета офицера, подпрыгивающего и пристукивающего зубами от легкого морозца, не представляло бы труда, но кто знает, какие приказы получили его умруны? Поэтому рисковать нужно было с осмотрительностью.
Охотник из Пятихатки даже не спрыгнул – стек с крыши, мягко приземлившись в уже покрывающуюся ледяной корочкой уличную грязь, и юркнул за большую бочку, едва ли не в рост самого парнишки, оставленную беспечными купцами почти напротив распахнутой левой створки ворот опустошаемого склада. Судя по аромату, в ней когда-то хранились соленые огурцы.
Сглотнув голодную слюну, Пашка снял и спрятал за бочкой колчан со стрелами и лук, осторожно извлек из кармана и развернул сверток с сухим пайком, приготовленным ему матерью,
[124]
вытащил из-за голенища сапога охотничий нож и нашарил взглядом на стене амбара на той стороне улицы жестяную вывеску на кривом железном пруте, а на покатой крыше того же амбара – заброшенный туда за окончанием срока годности короткий кусок старого, проржавевшего до дыр водосточного желоба.
Всё готово. Оставалось только ждать.
Через две минуты все пять умрунов, один за другим, вышли на улицу, сбросили на ковер свою пылящую белым добычу и снова исчезли в дебрях склада.
Значит, теперь у него в запасе на всё – про всё была еще минута.
Глубоко вдохнув и выдохнув, успокаивая бешено колотившееся в груди сердце, охотник выпрямился во весь рост, прищурился, прицелился и запустил самой большой картошиной на крышу облюбованного склада так, чтобы она не скатилась на землю, а уперлась в легкую дырявую железяку.
Костеевец забыл мерзнуть и насторожился.
Второй метательный снаряд через секунду угодил в жестяной треугольник со стертыми дождями и временем буквами.
Недаром односельчане его звали Пашка-без-промашки: обе картохи поразили цель идеально. Вывеска покачнулась и мерзко заскрипела.
Офицер подскочил, выставил вперед руку с мечом и, крадучись, как будто его шаги по грязи могли быть слышны на другом конце города или квартала, двинулся к источнику подозрительного шума. Пашке только этого и надо было.
Словно подброшенный пружиной, он вскочил и бросился к самому дальнему из ковров. Несколько ударов ножом – и настала очередь второго ковра, за ним третьего…
Заслышав еще более подозрительный шум – и снова у себя за спиной – офицер начал было оборачиваться, как вдруг старый кусок прогнившего железа сдался под напором рекордного урожая матушки Дно и со скрежетом заскользил вниз по ребристой оцинкованной крыше.
Офицер, разрываясь между двумя фронтами, отважно предпочел легкому шороху, вероятно производимому бродячей кошкой или приблудной дворнягой, вполне конкретный и грозный грохот железа, и с мечом наперевес подпрыгнул, уцепившись за желоб действующий, чтобы выяснить, кто прячется на крыше, и убедить его впредь так не поступать… И тут обломок ржавого желоба, который вполне можно было бы использовать в качестве решета или дуршлага, достиг, наконец, края крыши, к которому толкала его бесцеремонная картофелина, и хотел уже отправиться в последний путь в бурые заросли сухой лебеды у стены родного сарая… Но дорогу ему и его приятельнице картошке преградила голова командира фуражиров.
«Дзень!» сказал желоб, «Шмяк!» сказала картошка, «Все сюда!!!..» – сказал офицер, и вся компания приземлилась в грязь, офицером вниз. Немного поразмыслив, к веселому обществу присоединился и выдранный из своих крюков новый желоб, звучно огрев нарушителя своего спокойствия и равновесия по рогатому шлему.
Но всё кончилось хорошо.
Офицер, размахивая во все стороны мечом и пиная перед собой воздух, сумел продержаться до подхода подкрепления. Приход подкрепления напугал незримого, но доказавшего свою опасность врага, и тот исчез, как Снегурочка в хлебопекарне. Пашка, уткнувшись в коленки, давился и кис от беззвучного смеха за своей бочкой.
Дело было сделано. Оставалось только ждать, кто первый.
Первыми успели закончить погрузку краденого умруны.
Довольным взглядом окинув гору мешков и бочонков с мукой и крупой, громоздящихся на всех трех коврах повышенной грузоподъемности, офицер пристроил сломанный замок обратно в петли на двери разграбленного склада, чтобы, когда они вернутся сюда в следующий раз этой ночью, всё выглядело как и должно и ни один случайный прохожий не поднял тревогу,
[125]
занял свое место на головном ковре и дал команду на взлет. Один за другим три ковра тяжело оторвались от земли.
В переулке послышался топот множества ног, явно оказавшихся в этом заброшенном ночью районе города не просто так, и звон железа.
– Вон они, вон они!..
– Стой!..
– Держи их!..
– Лови их!..
Но ковры уже были вне пределов досягаемости даже самой длинной алебарды в руках даже самого высокого дружинника.
А вот теперь можно и позлорадствовать перед тем, как оставить аборигенов бушевать и кипеть в собственной желчи на грязной темной улице, решил офицер. Не всё им нас бить.
– Ну что, проспали, вояки тупоголовые? – свесил голову в рогатом шлеме, однажды сегодня уже спасшем ему жизнь, самодовольный рейдер. – Ну давайте! Покричите, попрыгайте, повопите!.. Дармоеды! Идите лучше похвастайте вашему царьку, как вы прохлопали полторы тонны хлеба и овса! Из-под носа у вас их увели, из-под самого вашего сопливого носа! Нате, утритесь!..
И вниз с флагманского ковра полетела какая-то грязная тряпка.
– У-у-у-у, гады!!!.. – взревели дружинники, но разве их, супостатов, теперь достанешь…
– Валите, дрыхните дальше, бестолковый сброд! Ждите нас утром, открывайте ворота! До встречи, придурки! – офицер издевательски помахал им на прощанье рукой в кожаной краге и выкрикнул приказ коврам трогаться в путь.
Дружинники бессильно взвыли, потрясая бесполезным оружием… как вдруг над их головами раздался треск.
Многоголосый треск, если быть точным, сопровождаемый испуганным воплем только что насмехавшегося над ними голоса и бомбардировкой крыш и проулка мешками, бочками, шестоперами, умрунами и офицером.
– Ага!!!.. – мстительно возопили лукоморцы, и с алебардами и веревками наперевес бросились собирать посланный небесами урожай.
– Уши!!! Уши им заляпывайте, братцы, как Граненыч придумал!!! – проорал кто-то из подоспевшего подкрепления, и братцы, не мешкая, навалились на застывших без команды умрунов, и пока одни вязали им руки, другие, выловив из-за пазухи воск, замазывали уши.
