Дыхание его перехватило повторно, а сердце пропустило такт. Потому что другой такой же водоворот собирался всего в нескольких десятках метров от него. А в оке его стоял, холодно щуря желтые глаза и явно наслаждаясь испугом человека, полубог.
Он встретился взглядом с Адалетом, картинно изломил брови, словно собираясь что-то сказать, наверняка, что-нибудь едкое или уничижительное… Но чужого ехидства и своего унижения хватило сегодня старику на долгие годы вперед. И он, не дожидаясь новой порции, и даже не пытаясь восстановить сеть, как хотел, открыл себя для собравшейся в их чаше силы и швырнул ее в Пожирателя.
Гаурдак запоздал с ответом всего лишь на миг. Но и этого было достаточно, чтобы бесшумно ревущий поток, от которого чесались зубы и свербели кости, плавился мозг и земля уходила из-под ног, налетел на созданный Пожирателем сосуд и разнес его, словно залп из водомета – хрустальную вазу.
Рот полубога открылся в неслышном крике, руки вскинулись, пытаясь срастить осколки – или направить накопленную силу во врага… Но поздно. Линии силы, заключенные внутри, выхлестнули наружу, точно взбесившиеся змеи, сметая все на своем пути, и управлять ими сейчас не смогли бы и боги…
Стенки чаши Адлета захрустели под их напором, и маг, влекомый одними лишь инстинктами и отточенными веками рефлексами, бросил сознание вперед, воздвигая защиту.
Если бы не сила Змеев и демонов – у чародея и его подопечных не было бы ни единого шанса пережить столкновение двух ураганов чистой магии. Словно первобытные силы мирозданья, вгрызались они друг в друга в слепой жажде свободы и действия, рвали, крутились, как сцепившиеся псы, завывая и перемалывая в пыль все, что было вокруг. Под их напором магия, связующая круг, напряглась, затрещала, чародеи упали на колени, медленно теряя сознание, и даже горные жители припали к земле, почти не в силах удерживать натиск разгулявшейся магии.
Вырвавшиеся из своих уз стихии резвились вокруг, терзая и гоняя друг друга – то ли играя, то ли всерьез, а Адалет, задыхаясь от напряжения и изнеможения, одновременно поддерживал купол, собирал из обрывков сеть и искал потерявшегося в искристой мгле Гаурдака. Казалось, что каждая секунда теперь проходится по его коже огромным напильником. Нервы горели, в груди стучало не сердце, а молот, и с каждым ударом этого молота голова, заново и заново, раскалывается, как арбуз под конским копытом. И с каждым ударом сердца, с каждой прошедшей секундой он заново и заново изумлялся тому, что жив, потому что не мог человек пропускать сквозь себя такое обилие силы – и уцелеть!..
Или мог?
Сконфуженный мозг его силился отыскать разгадку, если она существовала вообще, но каждый раз, разрываясь между четырьмя задачами, сбивался, терялся, метался от одной мысли к другой… А чувства, отточенные дикой магией, не останавливаясь ни на долю секунды, ощупывали, обшаривали, перерывали плато, точно слепой в поиске последней монеты в набитом хламом сундуке… Пока не наткнулись на крошечный защитный кокон.
«Наконец-то», – угрюмо кивнул старик.
Борясь из последних сил с накатившей слабостью и головокружением, чувствуя, что сознание его, перегруженное и измученное, медленно отделяется от головы, голова – от всего остального тела, а оно – от земли, уносясь с плавным кружением в неведомые миры, Адалет снова ухватился за обрывки золотистых нитей и принялся вливать в них силу круга. Сперва по капле, потом – тоненькой струйкой, после – потоком… И они отозвались, вздохнули, дрогнули… и засияли ровным золотистым светом, оживая.
Адалет дотронулся мыслью до концов, питая их, подкармливая, нежно вытягивая и переплетая – и сеть отозвалась тихим гармоничным звоном. Осторожно он потянул свое оживающее творение в сторону маленького кокона, и оно послушно поползло, сливаясь со стихающей бурей – пока не наткнулось на невидимую стену, от соприкосновения с которой концы нитей стали обугливаться. В грудь его словно ударил невидимый камень…
Что творилось в мире духов или ином другом, отличном от их собственного, Кириан не знал. Он лишь смотрел, затаив дыхание, на то, как три нити – синяя, зеленая и красная, оплетавшие волшебный круг, то вздувались, словно жилы на шее атлета, то загорались открытым пламенем – холодным, но до боли режущим глаза, то превращались в сыплющие искрами ленты. И в такт этим трансформациям поднявшийся за защитным барьером ураган то завывал, швыряя в них камни, огненные комья и тела убитых, то стихал, точно набираясь сил или выманивая неосторожных, то снова взрывался яростью, искрами и перемолотыми в красную пыль валунами.
– Они нашли его, – скорее себе, чем склонившемуся над ней менестрелю, прошептала Эссельте.
– Скорее бы уж все кончилось… – ответил ей бард с затравленным, нервным взглядом.
– Не бойся… они обязательно загонят его обрат… – ободряюще улыбнулась принцесса, и вдруг неистовство стихии улеглось, как по команде, и договорить ей не дал всеобщий радостный вздох:
– Есть!!!..
Метрах в двадцати от них, в мути оседающей пыли и поигрывающих искрами разрядов, за барьерами двух защитных колпаков – их и своего – стоял в полный рост Гаурдак. Голова его была запрокинута, глаза зажмурены, губы искривлены в оскале – или неслышном крике, прижатые к бокам и согнутые в локтях руки со сжатыми кулаками словно натягивали поводья невидимого коня, поднявшегося на дыбы… А вокруг его купола уверенным ровным светом сияла, медленно сжимаясь вокруг врага, золотая сеть.
Целая.
– Они поймали его, поймали, поймали!!! – ликующе взревел народ.
– Мы победили!!!..
И тут Кириан вдруг ощутил, как жуть, ничем не обоснованная, но превращающая внутренности в лед, обрушилась на него со всех сторон, лишая сил и воли, превращая мозги в трясущийся холодец, швыряя на колени, заставляя в слепом и тупом смятении вскрикивать, стонать и вжиматься в землю. Краем глаза – перед тем, как уткнуться лицом в оплавленный камень плато – он успел увидеть, как остальные люди с невнятными, но наполненными ужасом хрипами и стонами падали тоже – роняя оружие, закрывая головы и лица, дрожа – даже самые сильные и мужественные из них, даже Вяз, даже Олаф, даже Иван и Серафима…
Но не успел менестрель даже испугаться толком, как вдруг почувствовал, что страх прошел. Прошла необъяснимым образом и усталость, и боль – душевная и телесная, а в голове неожиданно стало тихо и торжественно, как ночью в храме. И как в храме, всё пространство и все мысли его и желания вдруг заполонило одно, емкое и простое.
Кротко и счастливо улыбаясь, не в силах ни думать, ни противиться, ни даже сморгнуть, он поднялся на ноги, подобрал с земли оброненный кем-то кинжал и, перешагивая через застывших в агонии товарищей, направился к кругу Адалета.
«Анчар. Предатель Анчар. Найди его. Убей. Спаси Белый Свет», – колоколом звенело в пустой, будто лишенной мозга, голове. – «Найди Анчара. Убей Анчара. Ты должен. Ты можешь. На тебя вся надежда. Ты всех спасешь. Спасешь всех нас. Убей его. Убей его сейчас».
И менестрель, в такт покачивая головой, словно заводной болванчик, нараспев про себя повторял: «Убить Анчара. Убить предателя. Спасти Белый Свет. Убить сейчас…»
