Новая идея посетила Амн-аль-Хасса, и он, подобрав оборванные полы бурнуса, отправился в обход вокруг спящих: может, хитроумный бард пристроился где-нибудь там, вдали от шума и суеты, и если не дрыхнет, то сочиняет очередную балладу по случаю, ибо случай без баллады подобен безалкогольной водке, как сказал премудрый Бруно из Багинота.
Но ни за могучей кучкой, ни слева от нее, ни справа Кириана не оказалось тоже.
Увидев растерянную физиономию возвращавшегося калифа, Эссельте, бледная и встревоженная, с обрывком менестрелевой рубахи, залихватским тюрбаном намотанным вокруг головы, кинулась на поиски сама, расталкивая воинов и то и дело выкрикивая имя миннезингера. Через несколько секунд, сбиваясь с ног собственных и время от времени сбивая других, пропажу искали уже все. И даже Змиулания, пробужденная от дремы, приоткрыла один глаз из шести и обозрела им окрестности на предмет потерявшихся на ровном месте пиитов – хотя бы одного.
Пиитов, как она отчего-то и предполагала, в окрестностях не нашлось, но зато обнаружилось нечто маленькое и холодное под ее сложенным крылом. Крыло удивленно приподнялось, утомленный взор Змеи встретился с крошечными глазками жабы… и все остальные очи моментально распахнулись, как створки ставней поутру.
– Ты человек?!
Жаба потупилась, и если бы анатомия позволяла, втянула бы голову в плечи.
– Что там? – шестое чувство волоком подтащило взбудораженную принцессу к Змее.
– Тут какая-то мерзкая магия… – нахмурилась Змиулания.
– Где?! – уловив лишь слова, но не их причину, Сенька с мечом в руке была тут как тут.
– Вот, – змеиное крыло осторожно выковыряло из-под змеиного же бока забившийся туда бурый комочек и предъявило на всеобщее обозрение и опознание.
– Откуда здесь лягуша? – недоуменно моргнула Сенька и тут же нашла единственно возможное объяснение. – А может, это Гаурдак?! А ну-ка мы его, гадину, сейчас… – острие царевниного меча подплыло к остолбеневшему земноводному. Оно схватилось лапками за грудь и хлопнулось в обморок – бледным пузечком и оранжевыми подгорловыми пятнышками к небу.
Не как разжалованный полубог-полудемон, но как простой человек.
Жаба…
Человек…
Жаба…
Человек…
Жаба…
Словно…
Недоброе подозрение вспыхнуло в душе принцессы, она расширила глаза и затрясла головой, отказываясь признать его реальность, в панике глянула на подругу – и в ее недоверчивом взгляде нашла подтверждение своим самым ужасным страхам.
– Не может быть… – белая, как все меловые копи Гвента, одними губами прошептала Эссельте.
– Киря?.. – растерянно вытянулось лицо Серафимы.
– Где Киря? – резко сменил курс пробегавший мимо отряг.
– Вот!.. – трясущимся пальцем гвентянка указала на слабо подрыгивающую лапками жабу, лежавшую на крыле Змиулании, словно на предметном столе натуралиста.
– Это такая шутка? – сдвинул рыжие брови конунг.
– Какая шутка!!! – воздев руки к стремительно светлеющему утром небу, возопила принцесса. – Он превратился!!! Помнишь клятву в пещере? Так вот!!! Не знаю, как, но она сработала! Иначе отчего?!
На крик и драму быстро собрались зрители.
[184]
– А… ты уверена, что это именно Кириан? – взволнованно закусил губу лукоморец.
– Уверена!.. – слезы брызнули из глаз Эссельте. – Что нам делать?! Адалет?.. Адалет! Адалет!!!
Но старый маг, равно как и чародеи помоложе, спал беспробудным сном окончательно измотанного, выжатого и обессиленного, нарушить который сейчас не смогло бы и третье пришествие Гаурдака.
– Адалет… Кириашечка… – рыдая, гвентянка сгребла земноводное с подноса-крыла и прижала к груди, щедро орошая коричневую голову потоком слез.
– На вот, заверни, а то бородавки пойдут, – Олаф заботливо оторвал от края рубахи лоскут и протянул ей. На заплаканном личике принцессы отразился такой ответ, он же совет, он же указание направления, куда следовало пойти, завернувшись в тряпочку, самому отрягу, что тот заалел, как майское утро, и спешно бросил тряпку под ноги.
– Сима… что теперь делать?!.. – отчаянно хлюпнула носом гвентянка.
В памяти царевны всплыли некие события двухмесячной давности.
– Ты его любишь? – строго спросила она подругу.
– Д-д-д…н-н-н… то есть, как?
– Как поэта, – сурово ответствовала Сенька.
Эссельте перестала всхлипывать и честно задумалась. И так же честно ответила:
– Нет.
– А как музыканта?
Новый раунд задумчивости.
– Спроси еще что-нибудь?
Царевна покосилась на пришедшую в себя жабу, вздохнула и проговорила:
– Поцеловать сможешь?
– Кого? – растерялась принцесса.
– Его, – кивнула на клятвопреступника Сенька.
В толпе громко гыгыкнули.
Олаф цыкнул страшным голосом, и смех из открытой перешел в сдавленную форму.
– Помнишь, я тебе рассказывала? Как всё началось? – не обращая внимания на реакцию атланов и не вдаваясь в подробности, заговорщицки прищурилась Серафима.
– А-а-а… Ага.
– Ну и?
Эссельте нахмурилась, задумалась на несколько секунд, поджала губы, мимоходом пожалев про выброшенную Олафом тряпку, и решительно чмокнула замершее земноводное в макушку.
Ничего не произошло.
– И как скоро?.. – вопросительно уставилась на подругу гвентянка.
Сенька, так и не дошедшая в свое время до этой части ретро-трансформирующего заклинания, неуверенно пожала плечами.
– Н-ну… по идее, сразу должно сработать.
– И чего не работает? – немного брюзгливо уточнила Эссельте.
– Н-ну… – снова протянула царевна. – Может, ты его не туда поцеловала?
– А куда надо?
– А куда есть?
Показалось им, или передняя часть жабы приобрела красноватый оттенок?
– Ну… – задумчиво протянула царевна. – В спинку? В пузечку? В…
Жаба стала полностью буро-малиновой. Приблизительно в такой же цвет окрасилась и принцесса.
– Да что ты себе про меня позволяешь!.. – взвилась она.
– Ну не хочешь – не целуй, – обиженно повела плечом Серафима. – Это же твой придворный.
– А тебе он что, совсем-совсем не нравился? – в голубых очах Эссельте блеснули хитринки.
– В смысле как? – насторожилась Сенька – и Иван.
