– Братцы, кончай языками трепать! – зачинщик смуты, вооруженный чугунной табуреткой, гневно засопел и подался вперед, словно переходя в атаку.
[46]
– Бей пришлых всем миром! Али труса празднует артель Седьмой Красногорской?! Он вам железяку ржавую показал, а вы и штаны обмочили?!
Толпа возмущенно всколыхнулась, качнулась, круг сжался. В свете пробивающихся в окна усталых лучей заходящего солнца блеснули разномастные ножи…
Звучный уверенный голос прозвучал откуда-то слева и из глубины просторного зала неожиданно, и от этого показался вдвойне громким:
– Что я вижу? Что я слышу? В славном Атланик-сити остались люди, которые не знают про то, что случилось сегодня в Арене?!
Рваный перебор струн, несущий в ошеломленную тишину отзвуки неведомой еще битвы, заставил шахтеров забыть на мгновение о неминуемой драке и повернуть головы.
На первом столе за их спинами в полный рост стоял невысокий плотный человек с лютней наперевес. Светлые спутанные волосы закрывали его лицо, ловкие пальцы метались по грифу и струнам над декой, вызывая к жизни то грохот камнепада, то лязг стали о сталь, то безумные крики, завораживая, гипнотизируя, заставляя слушать – и всеми фибрами взбудораженной души желать еще и еще…
Бурная мелодия, чуть-чуть не достигнув апогея, вдруг оборвалась, незнакомец рывком головы откинул нечесаные пряди набок и продолжил, словно не прекращал говорить ни на секунду:
– Быть выброшенным в окно тем, кто почти голыми руками разорвал на части самого огромного стального голема мастера Олеандра – это честь, о которой вы станете рассказывать своим внукам, ибо случиться с вами в жизни ничего более замечательного и выдающегося просто уже не может!
– Чего?.. – разрывая изумленное молчание, выдохнул лысый рудокоп с бородой деда Мороза.
– Голема?!..
– Разорвал?!..
– В Арене?!..
– Этот?!..
– Ну это ты свистишь!..
– Да они нас всех одним пинком отсюда бы выкинули!..
– А он один!..
– Ха!..
– Не может быть!..
– Слушайте, слушайте, слушайте, добрые жители Атланик-сити, и не говорите потом, что не слышали!.. – игнорируя насмешки и недоверие, певец горделиво вскинул голову, вдохнул, закрыл глаза, и пальцы вновь ударили по струнам, исторгая из сосновой утробы инструмента, предназначенного для воспевания прелестей и капризов возлюбленных, звуки недавней битвы…
Над омраченным Атланградом
Дышал июнь вечерним хладом.
В шатер гранитный, расписной
Любители увеселений
Стекались шумною толпой,
Чтоб посмотреть на бой големий.
Бойцы сражались как попало,
Обыкновенный мордобой.
И ничего не предвещало
В тот день развязки роковой.
Должны в финальной паре биться
Два поединщика; один
Железный истукан-убийца,
Другой – гранитный исполин.
Но почему они не бьются?
Откуда эта канитель?
Глаза, огромные, как блюдца,
И вдруг нашли! Гранитный дурень,
Как будто коноплей обкурен,
К Ивану кинулся; второй же,
Железный монстр с дебильной рожей,
Немедля бросился туда,
Где Агафон Великолепный
Маг знаменитый белосветный
На скромном камне восседал…
Музыка и стихи, переплетаясь и дополняя друг друга, полились на головы и в уши внимающих недоверчиво, но жадно, недавних драчунов. И с каждой строфой неверие из глаз их улетучивалось, а рты раскрывались всё шире и чаще – то чтобы охнуть в изумлении, то хохотнуть над особо удачной строкой, то ухнуть, сочувствуя героям…
…Вмиг зрители, перепугавшись,
Из цирка кинулись гурьбой,
По мелким щелям рассосавшись.
И грянул бой, атланский бой!
Иван и Олаф бились смело,
Мечом и топором круша,
И от големов пыль летела,
В лапшу гранитную кроша
Сиденья, крышу, пол и стены
Увеселительной арены…
Да, много пыли было сбито
С големьих наглых козьих морд!..
Против железа и гранита
Бессилен меч, негож топор…
Кириан, оказавшийся в присутствии таких благодарных слушателей в первый раз за много дней, если не недель, купался во внимании и восторге. Перед протрезвевшим мысленным взором неизбалованной аудитории безвестный верзила в волчьей безрукавке медленно превращался в исполина, былинного героя, полубога, сошедшего со своего персонального облака исключительно с целью облагодетельствовать забубенные шахтерские головушки, благословляющей дланью своротив пару челюстей.
…А вы, трусливые уроды,
Големов хилых кукловоды,
Напрасно будете рыдать,
Прощенья от Ивана ждать.
Вам Олафу придется сдаться,
А он уж точно вас простит,
И топором номер двенадцать
В последний путь благословит!..
– А й…а… говорю… ш-што лютня… м-могучее…. м-могутнее… м-могучнее… м-меча…
– А й…а… говорю… пей…
– А й…а… говорю… й…а говорю…
Главный королевский лекарь звучно икнул, с грохотом опустил пустую кружку на стол и тупо уставился на нее.
Он только что что-то хотел сказать?..
Или нет?..
Или не он?..
Или не сказать?..
Нет, им же надо было куда-то идти… вроде…
Кого-то искать…
Зачем-то…
Фикус снова икнул, выдыхая сивушное облако, поморщился, и медленно поворачивая голову – глаза отчего-то в ней глядели теперь только вперед, будто приклеенные – обвел неподвижным взглядом сотоварищей.
Или собутыльников?
Или лучших друзей?..
Или… где-то я уже их до этого видел?..
– Крокус… Фокус… Покус… как там тебя… – бережно, но твердо легла на плечо медика немытая мозолистая лапа. – Ты эта… и в-вправду там… был?
Вопроса знахарь не понял, но интуитивно почувствовал правильный ответ, и кивнул.
– И так всё и эта… б-было? Там? – не унимался интервьюер. – К-как мужики… г-говорят?
Фикус не знал, как говорят мужики, и кто эти мужики были, и кому и что они сумели наговорить, когда и думать тут получается не лучше, чем танцевать на ушах, но снова, точно выписывая подбородком замысловатую фигуру, мотнул головой.
Мозги в ней как-то странно закачались и куда-то поплыли.
