– Сказки, – убежденно – но не очень – пробормотал менестрель.
– Истина… – хрипло прошептал атлан. – Это – истина… Но против нее те… кому хорошо и сейчас… или те… кто не знает правды…
– И все-таки врешь ведь ты всё, птица певчая, – сердито тряхнул головой Кириан, будто отгоняя морок. – Не бывает таких чудес. Хоть бог ты будь, хоть полтора. Да еще и забесплатно.
– Бывает… – Анчар неожиданно улыбнулся, и слабая, но искренняя эта улыбка впервые заставила музыканта подумать о нем не как о приспешнике воплощения зла на Белом Свете, но как о человеке.
– Надо… всего лишь… поклясться ему в верности… всем сердцем… всей душой…
– Душу продать! – обрадованный, что поймал ренегата на слове, ухмыльнулся поэт.
Анчар снова покривился, но на этот раз не отвернулся.
– Душа… останется при тебе… и только после смерти пойдет к нему… чтобы сделать его сильнее… чтобы мог бороться с врагами человечества… и чтобы новые поколения людей… могли быть счастливы… как мы… Неужели… за счастье потомков… ты не отдашь то… что после смерти… не нужно?.. А так… ты присоединишься к нему… с тысячами… сотнями тысяч других… людей… чтобы мир… благоденствие… не прерывались…
– Здрасьте, – миннезингер нахмурился, словно покупатель в лавке, не понимающий, где его обсчитали, но кармой чувствующий, что без этого – причем в особо крупных размерах – не обошлось. – Но это же… моя душа все-таки! Не Бог весть какая, конечно, я первый заявлю… Неширокая, неглубокая, не слишком светлая и мягкая… но чем богаты, как говорится… А вдруг она мне еще понадобится?!
– Куда… уходят после смерти… души… твоего народа?.. – чуть приоткрылись глаза атлана, и показалось ли музыканту или нет, но в них блеснул огонек не лихорадки – но безумия.
Кириан суеверно поежился.
– На берег Огненного моря они выходят. Навстречу им приплывает рыба Юй. Грешников она проглатывает, а в самом глубоком месте выплевывает, чтобы горели они в вечном пламени. А тех, кто прожил хорошую жизнь, уносит на своей спине в Закатные земли.
– И… что они там делают?
– Встречаются с родными… друзьями… умершими ранее, естественно. И живут дальше… в мире, равенстве… и довольстве… говорят… – без особой уверенности произнес менестрель.
– Кто… говорит?.. – губы ренегата искривились в снисходительной усмешке. – Те… кто вернулся?
– Архидруид Огрин говорит, а ему виднее! – рассерженно фыркнул менестрель.
– Он… там был?.. – не унимался атлан.
– Друиды бывают в местах еще и не столь отдаленных! – горделиво вскинул голову поэт.
– Может быть… – не стал спорить Анчар. – Но ты… лично ты… что предпочел бы?.. Получить сейчас всё… что жаждет твоя душа… а после смерти по-настоящему помочь тем… кто придет… после тебя… таким же людям… со своими желаниями… Или сгинуть… в каких-то Закатных землях… если они есть на самом деле…
– Это ты чего разбогохульствовался?! – не находя иных аргументов в как-то незаметно и непонятно проигрываемом споре, прошипел бард.
– Я… вижу тебя… ты не эгоист… – почувствовав брешь в стене правоверности менестреля, пленный воспрянул духом, и щеки его вспыхнули горячечным румянцем одержимого. – Ты… на своей шкуре испытал… что такое унижения… Неужели тебе нравится… Совсем не хочешь проучить….наставить на путь… помочь… Готов отказаться от исполнения желаний… счастья… ради чего?!..
Шепот атлана, потратившего в последнем выплеске эмоций еще остававшиеся силы, вдруг прервался, и он замолк, натужно ловя потрескавшимися губами холодный ночной воздух.
Напряженное, полное невысказанных мыслей, вопросов и опасений молчание тянулось минут десять, пока Кириан, наконец, не выдавил сердитым шепотом:
– Чего ты от меня хочешь?
Ответ ренегата не заставил себя ждать:
– Помоги… мне убежать… Или убей.
Менестрель тихо хмыкнул, точно вспомнил забавный анекдот, и произнес:
– Нет необходимости.
– Но…
– Ты не сын Дуба, – предваряя новую вспышку эмоций со стороны пленника, быстро прошептал он. – И вообще не имеешь никакого отношения к этому деревянному племени.
– Но…
– Да помолчи уже ты, а? Дай хоть слово сказать! – раздраженно прицыкнул бард, и Анчар послушно умолк.
Гвентянин несколько раз вздохнул, будто собираясь с мыслями, склонился низко над раненым, едва не ложась рядышком, и зашептал тихо-тихо, так, что уже в двух шагах невозможно было услышать:
– До тебя мы нашли одну бабульку, в доме которой вы жили. Грушу. Любовницу Дуба Второго. У нее дочь Вишня. От него же. Груша служила у старого Дуба горничной. Только тогда, само собой, он еще не был старым, а парнем хоть куда… и хоть когда… и хоть где… хе-хе-хе… Но ты со своим протеже, с Тисом, недобрая ему память, открыл на нее охоту. И старуха, чтобы защитить Вишню, убедила нас, что та – дочь какого-то офицерика, а ребенок короля – у твоей матери, Рябины, ее бывшей хозяйки. Бабка хитрая оказалась… Знала, что сын Рябины, то есть, ты, давно уехал невесть куда и сгинул, вот и направила нас рыбий мех искать, так сказать… И даже не мучаясь угрызениями совести, что беда свалится с ее плеч на голову ничего не подозревающего ребенка безвестного капитана. Никто ж не мог подумать, что рений гад, наш неотвязный ангел-истребитель, и есть тот самый сын той самой Рябины…
– Но… – снова прохрипел ренегат, не зная, радоваться ему, протестовать или сомневаться.
И Кириан, не дожидаясь, пока вопрос оформится, бросился как в омут с головой в самую скользкую и опасную часть их с друзьями плана:
– Ты вообще на кого похож?
Анчар отозвался не сразу, словно размышлял, нет ли в вопросе подвоха:
– На мать… Но Тис ведь сказал…
– Вот тебе и ответ, – жарко выдохнул в щеку ренегата поэт, и почувствовал, как его самого заливает жар облегчения. – Матушка твоя, да будет земля ей пухом, умной женщине, не могла признаться, что понесла от какого-то солдафона, каких в дюжине двенадцать, и приплела короля. По секрету. Исключительно для родни. Которая, конечно же, к суверену не пошла спрашивать: «А не ваше ли уважаемое величество намедни соизволило почтить нашу родственницу своим высочайшим вниманием?» Лейтенанта… или капитана… уж не помню я этих подробностей… ей бы не простили. А короля… Ты же не первый день на Белом Свете живешь, сам понимаешь. И мужа сыскали ей быстро, и карьеру ему устроили…
– Значит, мама… – голос Анчара замер нерешительно, и Кириан, не дожидаясь, пока новые сомнения зародятся в голове пленного, облизал пересохшие от воления губы и торопливо спросил:
– А портрет Дуба Второго ты когда-нибудь видел?
Раненый, то ли экономя силы, то ли сбитый с толку загадочным ходом мысли собеседника, лишь молча кивнул.
– Вот и я видел…
Музыкант натужно сглотнул, сипло выдохнул несколько раз, едва сдерживая нервный кашель, оглянулся на спящих в отдалении спутников, будто ожидая от них каверзы, и нагнулся почти к самом уху атлана.
