– Угу… ты бы поискал… – покривила царевна губы в скептической усмешке. – Так и представляю Ивана свет Симеоновича, бросающего человека на доедание кообу, и отправляющегося отыскивать кого-нибудь другого, еще не надкусанного…
– Так по-твоему, это я во всем виноват?
Царевна удивленно поглядела на него и сконфузилась.
– Нет. Конечно, нет, Вань… Я совсем не это имела в виду… если вообще что-то имела… Прости…
– Ничего, Сенюшка… мы что-нибудь придумаем… – Иванушка ткнулся носом во взъерошенную теплую макушку жены, – обязательно придумаем…
Серафима только вздохнула и молча уперлась лбом в его плечо.
Опустили сконфуженно глаза, словно придя в себя, и остальные люди, балансирующие на грани всеобщей беспричинной ссоры с того момента, как страстный призыв Селима улетел впустую.
– Ну что ж, если так, то пошли украшать комнаты… – блекло вздохнул Кириан.
– Пошли…
– А может… Селим-ага… вам стоит… еще раз попробовать? – единственный человек, не потерявший ни веры в чудо, ни надежды на него, обычно робкая и покорная Яфья, просительно заглянула в потухшие глаза Охотника.
– Еще раз?.. – отвечая то ли девушке, то ли самому себе на провокационный вопрос, пробормотал уныло старый стражник. – А есть ли в этом смысл? Видно…
Но что было видно Селиму и не видно остальным, так и осталось невыясненным, потому что совершенно неожиданно свет на улице померк и пропал, будто окно вдруг накрыли парчовым покрывалом. Автоматически вспыхнувшие в комнате светильники, заполошно замигав в безуспешной попытке выйти на штатную мощность, сдались, и пристыженно уменьшили свою яркость до огонька угасающей лучинки. Из темноты окна накатила студеная волна, заставляя людей вздрогнуть и непроизвольно обхватить руками привыкшие к жаре плечи, заодно смывая и растворяя в ожившем беспокойными тенями полумраке окружавшие их стены и потолок…
И перед пораженными взорами смертных из чернильной тьмы и рубиновых угольков соткался, дохнув лежалым могильным холодом, крылатый верблюд.
Влажными черными круглыми очами обвел он спокойно разношерстную компанию, застывшую в олицетворении различных степеней человеческого удивления, страха и восхищения и, безошибочно определив того, кто имел право произносить его имя в призыве, сделал неспешный шаг к Селиму.
Как бы ни была нелепа его внешность в виде статуи или гравировки на лезвии кинжала, в самом оригинале не было ничего даже отдаленно несуразного.
Массивная горбоносая морда с блестящими глазами – сгустками смолы носила выражение отстраненно-философского глубокомыслия, свойственного всем обычным сородичам Кэмеля. Черные кожистые крылья, словно выкроенные из куска ночи, были сложены вдоль багровых боков. Широкие, как блюда, раздвоенные копыта с небрежным достоинством попирали роскошные ковры под ногами. Из-за скрещенных на груди мускулистых рук, покрытых короткой багровой шерстью, виднелась наборная рукоятка прямого кинжала.
– К…Кэмель… – только и смог выжать из себя ошарашенный явлением Охотник. – Ж-желаю тебе… здравствовать… о чудесное… порождение Вселенной… рассекающее время… и расстояния… подобно кинжалу… взрезающему шелк…
Верблюд пошевелили ноздрями и еле заметно склонил голову – то ли показывая, что приветствие не прошло незамеченным, то ли, в свою очередь, свидетельствуя свое почтение призвавшему его человеку и компании, благоговейно замершей в отдалении.
– Э-э-э… как на него залазить? – Кириан в паническом страхе не успеть на рейс, способный отправиться так же неожиданно, как и прилетел, впился возбужденным взором в просветлевшее лицо ибн Садыка. – А мы все поместимся?
– Не надо ни на кого залазить, – умиротворенно улыбнулся старый волшебник. – Подойдите все к нему. И когда мы будем готовы, Селим должен дать ему приказ – куда нас отнести.
– Говорить о присутствующих в третьем лице невежливо, – вдруг прозвучал в мыслях у всех укоризненный бархатистый баритон с обертонами барханов.
– А?..
– Э?..
– Ой…
– Нет, это не массовая галлюцинация, и не коллективное помешательство, и в обед вы ничего подозрительного не съели. Это действительно говорю я.
Ошеломление, испуг, восхищение, конфузия, восторг смешались на физиономиях людей в одну искристую феерию эмоций.
– Он… ты… вы… говорящий?.. – первой выразила общие чувства Эссельте.
– Бывая так часто среди людей, не мудрено научиться вашей речи.
– В молодости, служа в охране караванов, я бывал в обществе верблюдов так же часто, как ты – в людском, смею предположить, о дивный Кэмель, – пораженно развел руками Селим, – но сказать, что я хотя бы попытался изучить их язык…
Верблюд криво усмехнулся.
– Если бы тебя назначили судить их поэтические конкурсы, у тебя бы не было другого выхода, о Селим, сын Азиза.
– Ты хочешь сказать, о Кэмель, что верблюды тоже пишут стихи? – вытаращил глаза Абуджалиль.
– Да. А почему бы им этого не делать? – чуть обиженно вопросил гость.
– А если стихи у них получаются очень плохие? – не удержалась Сенька.
– Тогда к ним прилетает крылатый человек с ногами, руками, копытами и скорпионьим жалом.
– Где? – завороженно выдохнул Кириан.
– Там, – лаконично ответил верблюд.
– А… э…
– И… тоже их… того?.. – Олаф чиркнул по своей могучей шее большим пальцем, не дожидаясь, пока пиит домучает новый вопрос или уточнение к старому.
– Их… кого? – недоуменно нахмурился верблюд.
– Этого, – любезно подсказал Абуджалиль, повторив жест отряга и как бы невзначай кивнув на кинжал, выглядывающий из-под верблюжьей подмышки.
– Ах, вы это имеете в виду! – улыбнулся посетитель. – Не совсем. Вы можете представить себе только что описанное мною существо?
– Н-нет, – нервно, но честно покачала головой Яфья.
– Ну и не надо. Знайте только, что когда оно является никудышным верблюжьим поэтам, то один его вид заставляет их поклясться никогда больше не писать стихов.
– И они держат свою клятву? – не поверил Масдай.
– О да.
– А люди… неужели только им нужны такие… радикальные меры? – тоже покосился на кинжал Иванушка.
– Человек – народ упрямый, и если ему скажешь, что он плохой поэт, он, вместо того, чтобы бросить это занятие, или устремиться к самосовершенствованию, лучше пустится на поиски того, кто скажет ему, что он поэт хороший. А толпы плохих поэтов, считающих себя гениями, очень вредны для экологии Вселенной.
– Много работы? – сочувственно пошевелил кистями ковер.
