– Благодарю, о премудрый из наимудрейших, – поклонился Селим.
– А теперь мы обращаем наш взор на почтенного Маарифа ибн Садыка, – Ахмет Гийядин нашел взглядом старого мага за спинами компаньонов. – Чего желаешь ты, досточтимый старец? Почестей? Домов? Наложниц? Денег? Всё, что мы найдем в нашем распоряжении, будет твоим!
– Досточтимый старец желает прожить оставшиеся ему дни в мире и покое, – едва заметно склонил голову последний Великий. – И если великолепный калиф отыщет в городе какую-нибудь халупу, хозяева которой не будут слишком строги к коротающему свой истекший век старикану…
Ахмет задумчиво сложил губы трубочкой, поморгал, наклонил голову в одну сторону, в другую…
– Кажется, мы знаем одну такую халупу. И хозяина ее, кстати, не будет дома некоторое время. Так что, о премудрый чародей, наш дворец в полном твоем распоряжении в известных пределах. Ты – наш гость, пока Хозяин заоблачного Кэмеля не вспомнит про тебя. Но мы очень надеемся застать тебя, когда вернемся: даже одна беседа с мудрецом дает вдумчивому человеку больше, чем сто лет, проведенные в компании глупца.
– Ваше величество мне льстит.
– Нашему величеству нет резона льстить, когда оно может говорить, что думает, – выспренно продекларировал Гийядин, вскинул голову и обвел победным взором гостей: – А теперь мы повелеваем: всем отдыхать и готовиться к вечернему торжеству! С Абу – фейерверк! С Селима Поэта – ода новобрачным на свадьбу! Ну и еще одна мне – просто так. Вылетаем завтра!
На этот раз споров по поводу программы пребывания не возникло.
Нежная ночная прохлада, томная, как парное молоко, еще заливала лениво и сонно сладко почивающий Шатт-аль-Шейх, когда с площади Ста фонтанов калифского дворца поднялся Масдай и устремился бесшумной тенью на восток.
Семь пассажиров сидели посредине плотной группкой, обложенные мешками и корзинами с припасами, словно осажденный город – войсками противника. Длинный посох Агафона возвышался над ними будто мачта над плотом. Меланхоличные звуки баллады о Дихлофосе и Сколопендре, в первый раз на Белом Свете
[73]
исполняемой на удде, тягучей паутиной предутренних грез разносились над мелькающими внизу темными улицами.
Ощетинившаяся топорами фигура обернулась в последний раз и помахала могучей рукой застывшей на дворцовой стене юной паре и двум сулейманам постарше.
– До свиданья! Удачи вам! И успеха!.. – выкрикнул Абуджалиль, хоть и знал, что на таком расстоянии до быстро удаляющегося ковра долететь мог бы разве что трубный глас загулявшего слона.
– До свиданья! Возвращайтесь! Прилетайте в гости!.. – поддержала его Яфья и, приподнявшись на цыпочки, послала вслед улетающим путникам воздушный поцелуй.
– Ты кому это? – чуть ревниво нахмурился молодожен.
– Всем, – супруга повернула к нему озаренное далекой нездешней улыбкой лицо. – Абу!.. Ты посмотри! Скоро восход! Все эти месяцы в гареме я так мечтала встретить восход здесь, на стене, чтобы увидеть весь город! Это должно быть такое чудо!..
Селим и ибн Садык, словно прочитав мысли друг друга, пробормотали нечто вроде «а не пора ли нам пора» и, старательно делая вид, что они – невидимки, наперегонки поспешили к лестнице, ведущей во двор.
– Я постою с тобой, – робко взял супругу за руку Абу.
– Спасибо.
– Пожалуйста… – волшебник чуть пожал тонкие теплые пальцы Яфьи. – Тебе не холодно?
– Нет, что ты, ничуть… – рассеянно откликнулась та. – Смотри! Над крышами небо уже совсем светлое, будто день там, в пустыне, уже давно наступил…
– Да, красиво, – с готовностью, но невпопад отозвался Абуджалиль. – А ты знаешь… ты обратила внимание… наверное, да… говорят, что девушки такие вещи замечают… почему-то…
– Да?
– Д-да. Ну я имею в виду… что мы поженились… уже… даже… а я ни разу не сказал, что люблю тебя… Нет, мне, конечно, кажется, что это было и так понятно… но… всё-таки… по-моему… наверное, ты думаешь… что чего-то не хватает, да?..
– Да, – тихо опустила глаза Яфья. – Но ты теперь – мой господин, и если ты считаешь, что это и так должно быть понятно неразумной жене…
– Нет, не говори так! Ты не неразумная – ты очень умная, наблюдательная, добрая, нежная… и… и… и я тебе стих сочинил… давно… еще там, в караван-сарае, в ту ночь, когда мы сбежали из дворца…
– Так значит, когда Агафон-ага сказал что-то про стихотворение…
– Да, я тогда очень на него обозлился… потому что он угадал… почти.
– Почти?
– Да, почти, потому что это было совсем не такое стихотворение… Может, оно не слишком красивое, как получилось бы у Селима-аги, но… зато я придумал его сам.
– Ты… мне его прочитаешь?
– Да… если тебе интересно…
– Очень!
Волшебник порозовел, опустил очи долу, набрал полную грудь воздуха и дрожащим от волнения и переполняющих его чувств проговорил:
Как у горной газели твой пленительный стан,
В твоём взоре смешались огонь и туман,
И сто тысяч озёр собираются в каплю
Чтобы взглядом единым зажёгся вулкан!
Дочитав последнюю строку, начинающий поэт смущенно прикусил губу и искоса, из-под опущенных ресниц, глянул на притихшую девушку.
– Тебе… понравилось?
– Я… люблю тебя, Абуджалиль…
– И я люблю тебя!..
Руки их переплелись, губы соприкоснулись…
И тут взошло солнце.
